Принцесса, сбежавшая из дворца с журналистом (не с военным, не с повесой-автогонщиком, а с журналистом!), – типично американская история, даже невзирая на республиканство. Только в США с их Первой поправкой Акелы пера носили тот героический ореол, что делал их достойной парой королевским дочкам. За 20 лет до «Каникул» первый и на полвека последний оскаровский «флэш» (награда фильму, режиссеру, сценаристу и обоим исполнителям) получила комедия «Это случилось однажды ночью» – о том, как репортер Гейбл ради светской хроники и эксклюзива умыкнул в предсвадебную ночь капризную дочу супермагната. Журналисты тех лет предотвращали неправые казни («Его девушка Пятница»), выводили на чистую воду жулье («Симаррон»), делались медиашишками («Гражданин Кейн»). К 1950-м реальность взяла свое. Светил четвертой власти еще играли самые броские брюнеты Кэри Грант («К северу через северо-запад»), Хамфри Богарт («Тем тяжелее падение»), тот же Грегори Пек («Создавая женщину») – но жили их герои уже в каморках размером со шкаф и имели все меньше шансов сделаться национальной иконой. Это и подкосило едва затрепыхавшееся чувство особы голубых кровей к статному дворняге из ньюсрума: монарший долг и скромная бесперспективность избранника. Но мимолетный сбой предопределенности судеб – полтора дня с завтрашней королевой и те же 36 часов с прекрасным простолюдином – возможно, главное, о чем вспоминают на смертном одре вчерашние принцессы, журналисты и романтичные зрительницы.

К окончанию съемок жизнь в который раз продублировала кино: известие о романе британской принцессы Маргарет с офицером свиты Таунсендом подогрело интерес к фильму и способствовало его легенде – тем более что парочке также пришлось расстаться во имя священных обязанностей перед правящим домом.

Бунт, между прочим, случился в действительности, причем в историческом 1789 году, за два месяца до штурма Бастилии – но прославился совершенно другим.

Миф о баловницах-островитянках, считающих оскорблением отказ от секса, а не наоборот, настолько переволновал американцев, что они, дай волю, ставили бы сагу о «Баунти» ежегодно. Сверхдлинную историю любви и без того играли трижды: Кларк Гейбл (еще без усов), Марлон Брандо и Мел Гибсон против самих Чарльза Лоутона, Тревора Ховарда и Энтони Хопкинса. Красавицы-креолки в цветочных ожерельях эротично дули в раковины, плясали танец живота, несли в ладошках жемчуг размером с крыжовник и змейкой обвивали мускулистых европеоидов с приподнятой бровью (у Гейбла и Брандо то была фирменная гримаса, и только Гибсон предпочитал таращить глаза вместо лукавого заигрывания). Кокосовая шоколадка получила название именно в честь этой экспедиции – удачной или неудачной, всяк решает сам.

Но самую важную роль баунти-миф сыграл в личной жизни Брандо. В 36 он женился на мексиканке Мовите Кастанеде, впервые увиденной им в 11 лет в первом «Мятеже» 1935 года (жена была на восемь лет старше). Когда пришел черед играть в «Баунти» самому, он оставил ее ради новой партнерши таитянки Тариты, прославившейся на весь мир через десять лет брака – выйдя на сцену оскаровской церемонии вместо мужа, чтобы зачитать его отказ от награды за «Крестного отца» в знак протеста против угнетения полудиких племен. Самое замечательное, что к моменту третьей постановки Брандо было всего 60, и он опять был свободен, так что таблоиды всего мира ждали сообщения о новом громком романе. Но то ли таитянки были уже не те, то ли оплывший Брандо стал совершеннейшим Джаббой Хаттом – дело не сладилось. Очень жаль: в этом случае легенды о вздорном нраве звезды хотя бы слегка компенсировались постоянством в выборе райского наслаждения. Даже удочеренную со следующей женой девочку он назвал Маймити – как полинезийскую принцессу из фильма.

Шербур – порт рыбацкой Нормандии, где главной скрепой считают картину неизвестного: женщины на скалах ждут из шторма мужей. Там грубые камни, и грубоватые нравы, и в ливень сырые половицы первых этажей, и на мысу останки ржавых немецких укреплений от десанта союзников с моря. В 1964-м акварелист Деми совершил успешный ребрендинг этого края. С той поры Шербур – город, где все поют, порхают небесными ласточками, носят лиловые и фисташковые цвета и где любовь если и проигрывает, то не умирает никогда. По правде сказать, сколько фильм ни смотри, в памяти ничего не останется, кроме титульной мелодии Леграна, уклончивого стиля молодой Денев и вечного обмена оперными речитативами: «Женевьева!» – «Ги!» – «Женевьева!» – «Ги!» Над ним посмеивались, но прекраснодушный мирок Деми представлял собой настолько крупную мишень, да к тому же розовым наивом столь точно соответствовал щенячьей беззащитности первого чувства, что дразнить перестали. Десять лет спустя вышел русский ремейк «Зонтиков» – «Романс о влюбленных», там уже от акварельности не осталось и следа. Лирика стала эпосом, святость первого чувства зычно провозглашалась иерихонской трубой Александра Градского, подвигом ели всем глаза и уши, и ехидство комментаторов было гораздо слышнее. «Ромео, Гамлету – тем туго приходилось. А наш Сергей? Он призван выполнить свой долг. Высокий, чистый долг перед Отчизной. Как весел он, как радость бьет ключом! Прекрасно ты устроен, человек, когда любовь тебя преображает», – писала студентка И. Левченко в преядовитой рецензии для тульского «Молодого коммунара».

А «Зонтики», ко всему прочему, врачевали травмы только что закончившейся алжирской войны. Двумя годами ранее жена Деми Аньес Варда сняла свою «Клео от 5 до 7» – там девушка тоже провожала случайного знакомца в Алжир и тоже без надежды на новую встречу. «Мы бились зря, мы проиграли, мы заплатили, – будто заговаривали боль соотечественников супруги. – Забудем».

Мотыль посвятил фильм «женщинам России» – будто полемизируя с некрасовскими «Русскими женщинами»: стержнем славной истории первой освободительной смуты в России станет жениховство родовитого декабриста Анненкова к дворняжке-модистке Полине Гебль, приехавшей к нам с зонтиком и моськой из самого Парижу. И хотя венчалась она ему под именем Прасковьи (отсыл к пушкинскому «Звала Полиною Прасковью»), и ехала за мужем в Сибирь в старомодном шушуне – а все ж таки была натуральной француженкой, не разумевшей ни бельмеса по-русски, кроме «авос», и звавшей избранника Жаном не для светского понта, а только ради мира в семье. Иван забавы ради возил ее по местам недавних сражений (всего-то 13 лет минуло) и орал, шаля, республиканский гимн «Марсельезу», звучавший по тем крутеньким временам безусловным подстрекательством к бунту.

Так декабризм при всей трагичности приобрел у нас слегка буффонный оттенок – легкий, летний и фривольный. Русскому сознанию, привыкшему к лебезятничеству перед французами, льстило, что для потомственного екатерининского вельможи Анненкова дама его сердца – всего лишь заезжая плебейка, пусть и с восхитительным европейским гонором. Традицию горделивых полячек в русском кино, начатую Полой Раксой и Беатой Тышкевич в «Зосе» и «Дворянском гнезде», ролью Гебль блестяще продолжила Эва Шикульска и – в тот же год – сама пани Барбара в «Иронии судьбы». Игорь же Костолевский, смело мешая жизнь с кино, годы спустя сочетался браком с русофилкой-француженкой, плененной в девичестве песенкой про кавалергарда.

Тридцать три года спустя можно наконец признаться: подавляющее большинство героев «Покровских ворот» очаровательно и безнадежно глупы. Савва с «Розамундой», Маргарита с хлопотами, Орловичи с восторгами и Велюров с «Тунеядцами на досуге», Людочка с аханьем, Светочка с гыканьем и поэт Соев с женой и многозначительным молчанием. Только объятый любовью и наделенный бездонными кладовыми души Костик может не только находить задор и милоту в этих наверняка довольно утомительных людях, но и внушать ее зрителю вместе с приятной ностальгией по детству новоотстроенной Москвы, в которой бассейн, каток, бульвар и рыжая Рита были тысячекратно важнее антипартийной группы, как раз тогда замышлявшей свои черные козни. Погода, как писал Ильф, благоприятствовала любви – именно в те дни написанный 20 годами ранее роман стал классикой, которую не вырубишь топором. Рита соткалась из воздуха, спорхнула с неба, ибо другу всего живого, стариков, детей и собак Костику полагалась только настоящая богиня, и чтобы молча улыбалась, а то ведь тоже окажется дурой, как все вокруг, – хотя и не менее очаровательной. А возможно, она и символизировала саму Москву – недаром ведь служила в загсе и регистрировала гражданское состояние. Осиянный восторгом первого дыхания мир медленно и чинно превращался в черно-белую фотографию в семейном альбоме. Самую дорогую. Благородно выцветшую. И – что уж греха таить – очень хорошо сделанную.

Придется признать: с драмой Бананана, Козлодоева и их общей куклы Алики мир познакомился за полтора года до «Ассы» – правда, сценарист Ливнев если и пользовался чужими наработками, то в самых общих чертах. Нужды не было: история, как хулиган у папика девчонку подрезал, бесконечно популярна у человечества со времен «Анны Карениной», простор для фантазии большой.

Каракс привнес в классическую схему личные мотивы. Подарил герою собственное имя Алекс – так его звали, пока не пришло время брать псевдоним (именоваться в богемной среде Алексом Дюпоном – все равно что в партии Лимонова Борисом Березовским). Это его подругой была Бинош – вопреки тайной тяге к бледнокожим барышням, которой полностью отвечали игравшие у него Жюли Дельпи, Мирей Перье и сама Денев, – а вот румянец Бинош пришлось сводить белилами. Это он без конца прикуривает сигарету от сигареты, носит стоптанную обувь, отмалчивается на пресс-конференциях и, как всякий социопат, любит символы мужественности и коммуникации: зажигалки, пистолеты, бритвенные лезвия и телефонные трубки. А еще Францию – оттого и снял фильм в гамме цветов национального флага: красный (кровь, яблоко, самолет, гвоздика, блуза Бинош, сиденье авто, полицейские мигалки), белый (снег, подушка, яйцо, седина, молоко из пивных бокалов) и синий (сумерки, халат, абажур, парашют, кухонный кувшин, кофта Лизы).

Он на себе почувствовал, что малорослый мужчина, рано осознавший свое аутсайдерство и всю жизнь истязавший тело и разум тренировками, выгодно сочетает в облике кураж и ранимость, напор и детскую обиду на мир, так привлекающие чувствительных барышень, к которым, без сомнения, относятся Бинош и ее героиня. Дело за малым – найти подходящего артиста: акробата Дени Лавана Каракс раскопал еще для черно-белого дебюта «Парень встречает девушку». Позже тот сыграет с Бинош в третьей караксовой картине «Любовники с Нового моста», на которой запал танцев на асфальте, гонок на мотоцикле, дышания огнем и ночевок под мостом вдруг иссякнет. Каракс на тот момент уже распоряжался миллионными бюджетами, командовал полками ассистентов и с все большим трудом изображал подзаборного маргинала с горячим сердцем, тюремным прошлым и вызывающим поведением.

Нынче ему 55, и он явно влез в шкуру старых гангстеров, у которых уводят девиц наглые неформалы. Самое время подумать об «Анне Карениной».