Удивительный ансамбль Anima Shirvani специализируется на исполнении старинной азербайджанской музыки в сочетании с европейским барокко. Журнал «Баку» расспросил его создателя музыканта Турала Исмаилова о том, как налаживать мосты между совершенно разными звуковыми мирами.

БАКУ: С чего началась история Anima Shirvani?

Турал Исмаилов: В 2002 году я окончил Бакинскую консерваторию и приехал в Германию, мечтая стать тромбонистом в симфоническом оркестре. У меня была цель попасть в классный немецкий оркестр, и я ее довольно быстро достиг – получил место в Гамбургском симфоническом. Но, оказавшись там, я внезапно обнаружил, что это не так классно, как мне казалось.

БАКУ: В каком смысле?

Т.И.: Музыкальная часть работы – это чудо. Играешь красивую музыку в крутых местах – чего еще желать? Но есть еще вопрос коммуникации, общения между людьми, и в некоторых оркестрах с этим просто катастрофа. Я вдруг понял, что провести так следующие 40 лет не хочу. И тут подвернулась возможность поступить на кафедру старинной музыки в Бремене, то есть поменять специализацию – перейти на историческое исполнительство. Я попал к выдающемуся музыканту Виму Бекю, специалисту в этой области, руководителю ансамбля Oltremontano из Антверпена. С тех пор я работаю с такими выдающимися музыкантами, как Жорди Саваль, Филипп Херевеге, выступаю с концертами по Европе.

БАКУ: Получается, вы перешли с обычного тромбона на барочный. Насколько это сложно?

Т.И.: Очень сложно. Совсем другие принципы и идеология исполнения, другая функция инструмента. В XVI веке тромбон использовался преимущественно в церкви и заменял женский голос. Женщинам ведь не разрешалось петь в церкви. Тромбон звучал в ансамбле с корнетами, их еще называют цинками, – в общем, его задача – петь. В симфоническом оркестре задача тромбона вообще другая. Симфонический тромбонист играет вертикально: аккорды, в группе. А старинную музыку тромбонист играет горизонтально: поет фактически, как это делает вокалист.

Я еще довольно долго играл в гамбургских мюзиклах: в «Короле Льве», «Аладдине». И так попал в атмосферу гамбургской джазовой сцены, приобрел опыт, сделал огромный круг и в конце концов вернулся к своим корням – к азербайджанской народной музыке, мугаму. Много лет я искал способ соединить восточную и западную музыку. И однажды наткнулся на «Западно-восточный диван» Гете (поэтический цикл на ориентальную тему, созданный в 1814–1819 годах. – БАКУ). Вообще читать Гете в оригинале не очень просто, но этот цикл совершенно уникальный. Я бы сравнил его с Насими, Низами – он как-то перенял этот восточный стиль. В общем, я решил сделать концертную программу, основанную на этих стихах.

Но как ее сделать, чтобы получился не каламбур, а что-то стоящее? Я очень долго искал точки пересечения нашей музыки и европейской. Результатом стал ансамбль Anima Shirvani. Anima – это «душа», а Ширван – старинное государство, предшественник Азербайджана. Шемаха, Баку – эти города исторически были частью Ширвана. Шемаха нам особенно важна, потому что наша концертная программа основана на многолетней экспедиции, которая в 1635 году отправилась с севера Германии, из города Шлезвиг, через Москву в Исфахан. Писатель Адам Олеарий описал это путешествие, и одной из остановок была как раз Шемаха – европейские музыканты играли для хана в этом городе. То есть мы точно знаем, что в 1638 году в Шемахе впервые прозвучал инструмент виола да гамба.

БАКУ: А известно, что именно они играли?

Т.И.: Конкретный репертуар не описан. Но это раннее барокко, XVI–XVII века. Скорее всего, играли [немецкого композитора XVII века] Михаэля Преториуса. Почти наверняка [английских барочных композиторов] Джона Дауленда и Уильяма Берда, потому что они оба работали в Шлезвиге. В ансамбле были виола да гамба, мужской дескант, теорба или лютня. И явно был какой-то диалог между восточными и западными музыкантами: сохранилось описание, как местные встречали экспедицию, играя на зурне и ударных.

Мы занимаемся тем же самым – создаем диалог между Западом и Востоком. Я, конечно, еще много думал про интеграцию людей восточной культуры в культуру Запада. Я выходец из Азербайджана, живу здесь давно и замечаю, как это сложно: свои ищут своих, замыкаются в диаспоре, коммуникации с западной культурой нет. Вот как, например, пригласить турка в протестантскую церковь, что ему там делать? На День Реформации, одного из главных религиозных праздников в Германии мы играли концерт в Гамбургской Церкви, Святого Якоба, и это было поразительное зрелище – нас слушали персы и турки в одной из самых больших церквей города. Что мусульмане в принципе там оказались – большая редкость. Но у нас получилось.

Связи найдутся везде

БАКУ: У вас в составе в основном немецкие музыканты?

Т.И.: У нас мультикультурный состав. На балабане играет турок из Стамбула. Лютнист наполовину испанец, наполовину мексиканец. На гамбе играет венгр. И только ударник – немец. Но нам, в сущности, неважно, кто откуда, главное, чтобы был контакт между музыкантами.

БАКУ: А чем занимается балабанист за пределами вашего ансамбля?

Т.И.: Он мультиинструменталист: играет на саксофоне, сазе, кавале, сочиняет электронную музыку. Но балабан и кавал – это его корни, его культура, которую он привез в Берлин.

БАКУ: Как вы находили точки пересечения между барочной музыкой и мугамом?

Т.И.: Музыка невероятно сильно влияет на эмоции человека. Можно, к примеру, поискать в обеих культурах музыку, связанную с понятием «любовь». Скажем, мы играем мугам «Баяты-шираз» – это мугам безупречной любви: к родине, маме, отцу… А у [испанского барочного композитора XVI века] Диего Ортиса есть сочинение, тоже связанное с безграничной любовью. Получился диалог между двумя произведениями.

БАКУ: Мне казалось, что «Баяты-шираз» – в первую очередь про грусть.

Т.И.: Грусть же может быть по разному поводу, да? Любовь тоже может вызвать грустные воспоминания. Безответная любовь – тем более: настолько сильное чувство, что невозможно сдержать слезы. Конечно, ассоциации у каждого слушателя возникают свои: кто-то вспоминает разбитое сердце, кто-то – потерю близкого человека. Но все это эмоции очень высокого накала.

БАКУ: Барочная культура основана на теории аффектов, и, наверное, здесь довольно легко найти параллели с мугамом – с каждым из них ассоциируется своя эмоция.

Т.И.: Конечно. Каждый мугам вызывает определенные чувства. Мугам любви – это «Сегях». Задумчивости – мугам «Шур». Радости – «Раст-магур». В старинной европейской музыке тоже есть эти связи. Скажем, Клаудио Монтеверди очень четко выражал своей музыкой то, что было в тексте, иногда это буквальные ассоциации. Если музыка хроматически идет вниз – это про меланхолию или печаль. Если речь о смерти, в произведении сталкиваются диссонансы. Очень интенсивная и филигранная работа. Все это можно проследить в сочинениях XVI–XVII веков и позже, в музыке времен Баха. И дальше тоже: в основе музыки Мендельсона или Брамса все равно ренессансные находки, прежде всего фламандская полифония. Так что связи, если поискать, найдутся везде.

БАКУ: Еще одна возможная точка пересечения – микротональность. Ее много в восточной музыке, но и в барочной, до изобретения равномерной темперации, она еще присутствовала: энгармонизмы, 17-тоновые клавесины…

Т.И.: Конечно. Вся система мугамов на них построена. Четверть тона используется и в османской музыке, и в персидской, и в индийских рагах, конечно. Были даже европейские музыканты, которые пытались на основе микротональности построить новые системы и лады. Например, Пьетро делла Валле (итальянский дипломат, путешественник и музыкант-любитель XVI века, побывавший в Османской империи, Персии и Индии. – БАКУ). Вернувшись из своих странствий, он пытался придумать новый способ сочинять музыку. Но у него ничего не вышло: идеи Монтеверди, появившиеся в то же время, были настолько яркими, сильными, наглыми, что затмили все остальное. Монтеверди, по сути, создал всю барочную музыку.

БАКУ: А есть в барочной европейской и восточной музыке вещи просто похожие? Или это совсем разные музыкальные вселенные?

Т.И.: Конечно, есть. В итальянском барокко можно услышать много нюансов на основе османской ритмики, вообще музыки этого региона. Ломаные ритмы, какие-нибудь 5/16 или 7/8 – у Монтеверди, Ригатти их можно найти в танцевальных произведениях. Скажем, в первой опере Монтеверди «Орфей» есть танец то ли на 6/8, то ли на 3/4, который явно вдохновлен войной Османской империи с Габсбургами. Вообще-то европейцы и турки в тот момент были врагами, но, видимо, музыкальный интерес оказался сильнее. И если вслушаться, чувствуется, что в этих танцах есть нечто восточное.

Слушать другими ушами

БАКУ: Как вам кажется, с чего стоит начинать слушать мугам человеку, который ничего в нем не понимает?

Т.И.: Мне кажется, слушать мугам несложно. Просто сказать себе, что это импровизация, основанная на эмоциях, и слушать ее надо другими ушами.

Я не раз наблюдал это заблуждение в понимании между западными и восточными музыкантами. На одном большом фестивале как-то импровизировали вместе сирийский кларнетист из Нью-Йорка Кинан Азме и знаменитый ансамбль старинной музыки Capella de da Torre, членом которого я был долгое время. У меня есть опыт и с той и с другой стороны, поэтому с большим интересом наблюдал, что у них получится. В восточной музыке импровизация построена на одном тоне – бурдоне. Он держится минут 10–15 и в общем не меняется. А в старинной музыке, как и в джазе, импровизация основана на аккордах: есть то, что в джазе называют «квадрат», внутри него одни и те же повторяющиеся аккорды. И вот западная сторона не могла понять, что импровизация идет на одном тоне, а восточная – что меняются аккорды и надо подлаживаться под гармонию. С обеих сторон были высокопрофессиональные музыканты, знаменитые даже, концертирующие по всему миру. Но они не поняли, на чем построена музыка противоположной стороны.

Восточная музыка построена на ладах и бурдоне. Сидят два балабаниста, один держит одну ноту минут 15, а другой на ней импровизирует. Казалось бы, ну что там можно придумать? А они полчаса так играют, ни разу не повторившись. Совершенно уникальное искусство. Я работаю с музыкантами, которые иногда даже нот читать не умеют. Но играют эту музыку настолько богато, эмоционально развито, что думаешь: как это возможно? А поставь им простой нотный текст – они не смогут его сыграть. Им это и не надо. Зато они волшебно чувствуют эмоциональные состояния, на которых построен мугам. Это не та музыка, которую можно сыграть по нотам, это чисто эмоциональная импровизация.