Археолог Идрис Алиев о Баку: ностальгия и гордость

Настоящий бакинец без корней не может. Я не представляю себя без моего двора, без моего поселка, без моего Баку.

Иллюстрация: Катя Толстая

Идрис Алиев – археолог, кандидат исторических наук, ведущий научный сотрудник Института археологии и этнографии. Руководитель Баку-Абшеронской археологической экспедиции. «Большой Баку, Абшеронский полуостров оказались увлекательнейшей темой для археолога, – говорит Идрис муаллим. – Сколько всего я здесь откопал – от уникальных рисунков на камнях до бани XVIII века возле Шемахинских ворот». Участвовал в создании заповедников в Хыналыге, Гале, Атешгяхе, на Янардаге; консультировал подводные исследования, ведь в Каспийском море полным-полно неоткрытых древностей. Последняя находка – следы охотников времен палеолита на Абшероне».

Баку – это не только центр города. Большой Баку – это десятки старинных деревень и поселков, разбросанных по Абшеронскому полуострову. В одном из таких поселков, в Сураханах, когда-то родился мой отец Нурзали. Сураханинцы издавна промышляли производством извести для строительства. По меньшей мере 80 процентов бакинских домов построено при помощи тамошней извести, которая в прежние времена заменяла цемент. А гашеной известью белили дома и даже улицы, потому что это очень полезно с точки зрения антисептики: никаких инфекций, никаких комаров, никаких клещей. Да и красить не надо побеленную стену, и так красиво. Сураханы были настолько известны как поставщик извести, что в Баку даже бытовало проклятье «Чтоб твой дом был разрушен, камни (известняк) отправились в Сураханы и вернулись известью!»

В Сураханах известь грузили на повозки и отправляли в центр Баку. Одной из таких повозок поручили править моему отцу – ему тогда было всего восемь лет. Так началась его трудовая биография. Повзрослев, он стал нефтяником, работал с легендарными Нефтчи Гурбаном, Ага Нейматуллой («Ага был невысок, но коренаст, рукопожатие у него было крепчайшее», – вспоминал отец). Когда началась Великая Отечественная, он отправился на фронт, но в 1944 году был демобилизован, потому что война шла к завершению, а на промыслах требовались опытные специалисты по бурению.

***

Трудное было время, голодное. Хлеба – и того было мало. За успешную работу иногда давали премию: селедку, ситец...

Однажды на промысле случилось несчастье: по чьему-то недосмотру оборвались канаты, и отца отбросило метров на десять. Он жестоко повредил ноги, и лишь благодаря врачам сабунчинской больницы их удалось спасти. «Я уже думал всё, останусь инвалидом, впору в море броситься, – рассказывал отец. – Но вдруг осознал: что же это, моя жена, овдовев, за другого замуж выйдет?! Не бывать такому! И, взяв себя в руки, принялся восстанавливаться. Сперва отбросил один костыль, чуть погодя – второй...»

Отец много вспоминал. Однажды припомнил, например, как еще до войны его брат пришел из школы потрясенный: мальчишке вручили журнал и членский билет общества «Аллахсыз» («Безбожник») и сказали, что в Бога больше верить нельзя.

– Как быть? – спросил он у деда.

– Книжку возьми, – ответил мудрый дед, – держи в кармане, но Бога в душе сохрани!

Богоборческое время меняло людей, меняло и город. Отец рассказывал, как в начале 1930-х сносили златоглавый Александро-Невский собор. Огромный величественный храм в самом центре Баку окружили красноармейцы. Сразу за оцеплением стояли русские – прихожане храма. Они молчали. За ними стояли мусульмане и другие бакинцы и вполголоса переговаривались, обсуждая происходящее. Но когда с колокольни сбросили большой колокол и он раскололся о мостовую, замолчали все, наступила оглушающая тишина. Русские упали на колени. Простояли так больше часа, затем всех разогнали...

***

Иллюстрация: Катя Толстая

После войны, когда я родился, наша семья переехала в другой поселок – Бину. В Сураханах активно добывали нефть, и многие жители были вынуждены покинуть дома, оставив кладбища с могилами предков.

На новом месте быстро обвыклись. Соседи были самые разные, но все друг с другом ладили. Высокие заборы между участками не громоздили, разве что ставили плетень по пояс. Мужчины могли выпить за здоровье друг друга прямо на «границе».

А мы, мальчишки, гоняли по переулкам, играли в альчики, озорничали – например, взрывали карбид. Посещали кружки, где собирали примитивные модели самолетов, детекторные приемники.

Сахар в 1960-е считался вполне самостоятельным лакомством. Я запускал дома руку в сахарницу и высыпал пригоршню белых кубиков прямо себе за вырез майки на живот (сатиновые спортивные штаны-финки да сероватая майка – вот и весь наряд), а потом угощал мальчишек на улице. Для себя и ближайших друзей приберегал в карманах ириски. Мои родители были щедрыми людьми. Отец получал хорошую зарплату с доплатой за выслугу лет (это называлось «получать долголет»), часто приносил с рынка мясо, масло, рыбу и всегда угощал этими деликатесами соседей и друзей.

Поселковая жизнь зачастую была полна драматизма. Рядом с нами жило немало офицерских семей, и когда какой-то офицер уезжал, забирая с собой, понятное дело, семью, нередко вослед уехавшей дочке тяжко страдал местный юный кавалер. Мы всегда пытались его подбодрить.

Вообще поселковые ребята за местными девушками приглядывали. «Тёть Надь, там к твоей Катьке какой-то чужак приезжал. Хочешь, мы ему объясним, куда можно ездить, а куда нельзя?» – «Спасибо, мальчики, но это свой. Всё в порядке!»

***

Из Бины в город и в соседние поселки люди добирались на бортовых грузовиках («полуторки» уже выходили из моды, появились оборудованные для перевозки ГАЗ-51) и на электричке.

Какой это был замечательный поезд! Ехал неторопливо, собирая со станций удивительных людей: рабочих, нефтяников, торговцев, студентов, ученых. Встречал я там и востоковеда-арабиста Аль Фахми, и известного на весь Баку юродивого Мишоппу... Нередко из своего родного селения Амираджаны на электричке приезжал художник Саттар Бахлулзаде. В дорожных беседах он участия не принимал, а тихонько что-то набрасывал на бумаге. Однажды нарисовал портрет сидевшей напротив женщины и предложил купить за какую-то денежку. Но кто ж тогда знал, что этот странный мужчина с длинными волосами, явно не от мира сего, выдающийся живописец? Тетка не только не купила портрет, но и отругала автора: дескать, как ты смеешь меня рисовать?! Иди свою мать рисуй!.. Можно представить, сколько бы сейчас стоил тот рисунок.

Кого только не было в той электричке. Ехали, иногда ели мороженое (продавали на станциях: «Марожжж!»), беседовали, вспоминали былое. Дорога была кольцевая, и, заговорившись, многие проезжали свою станцию.

Один из частых пассажиров по прозвищу Альфани работал в Баку бухгалтером. Весь вагон собирался вокруг него, чтобы услышать о войне, о прошлом Баку, о бакинских миллионерах… Альфани нередко опаздывал на службу и нарывался на упреки главбуха. Но хитрец знал, что у того часы трофейные, привезенные с фронта.

– Честное слово, я не опоздал! – говорил он. – На моих часах – вот посмотри! – ровно девять! На твоих полдесятого?.. Не может быть! А, действительно... И что ж? Каким часам будем верить: моим советским или твоим фашистским?!

***

«НАСЕЛЕНИЕ БАКУ ГОДАМИ СКЛАДЫВАЛОСЬ ИЗ ЖИТЕЛЕЙ САМЫХ РАЗНЫХ РЕГИОНОВ. ЗДЕСЬ, СЛОВНО В БОЛЬШОМ КОТЛЕ, ВСЕ СПЛАВИЛОСЬ В ЕДИНОЕ ЦЕЛОЕ» 

Иллюстрация: Катя Толстая

На электричке я ездил сперва в спортивную секцию в соседний поселок Разина, а повзрослев – в Баку. На работу!

Я устроился в цех, находившийся в подчинении одновременно у Союза журналистов и Общества филателистов. Эдуард Меблин, фотограф и ретушер от бога (большие портреты Хрущева, Брежнева и прочих, висевшие по всему городу, его работа), придумал делать пластмассовые значки посредством фотопечати и последующей полистироловой заливки. Товар мы штамповали при помощи тяжелого ручного пресса, которым постепенно накачали серьезные мускулы. Эти значки завоевали огромную популярность. Через наши цеховые подвалы на Первомайской и на Мухтадыра прошли практически все значимые и не очень значимые события республики: партконференции, съезды хлопкоробов, смотры самодеятельности, юбилеи артистов и многое другое. Делали мы значки с гербами и флагами стран и республик, была большая серия с городами. В Москве был огромный спрос на значки с Магомаевым и Высоцким.

Работа в цеху была отчасти творческой, неплохо оплачивалась и, что очень важно, позволяла сохранять некую свободу.

Кто только не захаживал в наш цех! Помню сына драматурга Джафара Джаббарлы, заказывавшего у нас значки к юбилею отца. Помню выдающегося историка и Героя Советского Союза Зию Буниятова. Появлялись и ученые: Омар Исмизаде и Фархад Ибрагимов, первыми произведшие раскопки в Ичери шехер, а также Мамедали Гусейнов, обнаруживший останки пренеандертальца азыхантропа. Они заказывали фотоальбомы археологических находок и фото для диссертаций, ведь тогда не было ксероксов и прочей современной техники.

Помню одного актера, часами просиживавшего у нас и жаловавшегося на неудачную экранную судьбу: его не взяли на главную роль в знаменитой кинокомедии «Не та, так эта», а поручили изображать одного из амбалов-носильщиков. Он действительно подходил на роль грузчика: большой, плечистый. Но как же жалобно он вздыхал у нас в подвале!

***

Люди, работавшие со мной, тоже были очень интересными. Чего стоил почтенный Колман Абрамович Бухер! Его отец был сапожником в Одессе и, как уверял, тачал сапоги легендарному комкору Григорию Котовскому. В начале 1930-х Бухеры бежали из голодающей Украины и добрались до Баку.

– Ах, Ид’гис, Ид’гис, – говорил мне Колман Абрамович, симпатично грассируя. – Баку тридцатых годов был сказкой для нас! Мы были тощие, в чем только душа держалась, но здесь, в Азербайджане, смогли выжить. Помню, как мы надевали самое нарядное и отец вел меня в рыбный магазин. Заранее предупреждал: «Можно пробовать не больше двух ложек. И самое главное, тебе ничего не должно нравиться!» В магазине папа предлагал мне: «Колманчик, попробуй икру!» Я съедал ложку-другую: «Нет, папа, невкусно. Очень соленая!» – «Попробуй-ка эту!» Я снова проглатывал пару ложек сверкающей черной икры: «Нет, папа, эта горчит!» – «Ну хоть балык-то тебе должен подойти!» Я тщательно прожевывал кусок копченой осетрины: «Очень, папа, жирно!» Все было невероятно вкусно, но я не мог разрушить отцовскую затею. «Ну что поделать с этим капризным ребенком!» – вздыхая, обращался отец к продавцу. И закруглял перформанс: «Тогда взвесьте нам килограмм селедки, пожалуйста!»

***

«И Я СМОТРЕЛ НА МУЖЧИН, КОТОРЫЕ, ЗДОРОВАЯСЬ ДРУГ С ДРУГОМ, ВЕЖЛИВО ПРИПОДНИМАЛИ ШЛЯПЫ. НЫНЧЕ ЭТА ТРАДИЦИЯ УШЛА. САМ Я ШЛЯПУ НЕ НОШУ, ТОЛЬКО КЕПКУ, СЛЕГКА ЕЕ ПРИПОДНИМАЯ, КОГДА ЗДОРОВАЮСЬ С ЖЕНЩИНАМИ» 

Именно Колман Абрамович Бухер впервые привел меня в ресторан отобедать. Да еще в какой! Самый шикарный в Баку – в гостинице «Интурист». Это было очень престижное заведение, куда пускали только иностранцев и избранных бакинцев вроде партработников. Непременно требовалось соблюдение дресс-кода: без костюма ни-ни! А я тогда ходил варнак варнаком, в лучшем случае в свитере и куртке. Но нас пустили! Секрет был в том, что официантом в «Интуристе» работал супруг нашей сотрудницы. Пустил, провел за столик, но предупредил, что к восьми вечера нужно уйти, потому что прибудет какая-то делегация.

Ах, каким роскошным показался мне тот ресторан! Какими вкусными – салат оливье, цыпленок табака, котлеты по-киевски (шашлыки тогда в ресторанах не подавали). А после табака принесли в чашках воду – омыть пальцы.

– Представляешь, Идрис, – засмеялся Колман Абрамович, – однажды я пришел сюда с приятелем, так он принялся эту воду пить!

К счастью, я догадался, что та водичка не для питья, и не опростоволосился.

Мы с товарищами зарабатывали неплохо и с тех пор иногда позволяли себе зайти в «Интурист». Приглашали и Колмана Абрамовича. Однажды наши споры о текущем политическом моменте и вводе танков в Прагу так разгорелись, что на нас стали испуганно поглядывать чехи и поляки, мирно питавшиеся в углу. Подбежал официант Саша:

– Колман Абрамович, кто-то настучал, через десять минут здесь будет милиция! – и немедленно спас нас, выведя по служебной лестнице.

– Да ну вас! – сказал Бухер, с трудом отдышавшись. – Меня Котовский не посадил, а из-за вас, болтунов, посадят.

И больше с нами в ресторан не ходил.

***

Молодые мы были озорники. Разве не озорством было прикурить от вечного огня в парке 26 Бакинских комиссаров? Чудом спаслись от патруля! А как-то устроили велогонку на пари. Наши приятели Адыль и Спартак поспорили, кто быстрее доедет до поселка Балаханы. Проигравший устраивает застолье для всей компании. Компания ехала следом на «москвичонке»-такси и подбадривала спорщиков.

Но еще сильнее меня занимали другие удовольствия. Отрадой было посещение книжных магазинов, особенно большого букинистического напротив кинотеатра «Низами». Я мог зависнуть там до закрытия, с трепетом доставая с темных старых полок еще более старые тома, перелистывая пожелтевшие страницы первых изданий Гусейна Джавида, других азербайджанских классиков – на арабской графике, затем на латинском алфавите. Как-то купил потрясающий трехтомник Петра Гнедича «Всеобщая история искусств» – прижизненное издание! Покупал порой и редчайшую в те годы религиозную литературу. Когда уезжали мои соседи-молокане, я подарил им несколько старых книг: Евангелия, псалтырь.

В Баку вообще любили книги. Все стремились попасть в магазин подписных изданий и собирали макулатуру, чтобы получить заветный талончик с наклеенными марочками: 5 кг + 5 кг + 5 кг + 5 кг. Без него дефицитные книги не продавали.

***

Когда говорят о бакинцах, я вспоминаю своего старшего друга Владимира Качелаева – ветерана Великой Отечественной, боксера 1930-х, топографа, антиквара, коллекционера. Мы когда-то встретились буквально в поле, я пригласил его переночевать в экспедиционной базе и нашел в нем родственную душу.

Володя жил в самом центре, его балкон выходил на Торговую. Мы нередко пили там с ним чай и вино, играли в нарды. Он непрерывно здоровался с прохожими – почти все были его знакомыми. И меня знакомил:

– Это Эльчин, он потомок миллионщика. А это Маргулис, у него сын в Москве на должности. А это моя знакомая, – плутовато улыбаясь, говорил он. – А с тем не здоровайся – огэпэушник, сволочь.

И я смотрел на бакинцев, которые, здороваясь друг с другом, вежливо приподнимали шляпы. Нынче эта традиция ушла. Сам я шляпу не ношу, только кепку, слегка ее приподнимая, когда здороваюсь с женщинами.

***

После армии я вернулся в цех, ставший мне родным. Я даже порой ночевал там, когда было много работы или просто неохота добираться в свой поселок. Старшие товарищи приняли меня с радостью, но сказали: «Тебе необходимо учиться!» И я поступил на исторический факультет педагогического института. Учился достойно, и однокурсники были замечательные: например, Тахир Кязымов, впоследствии основавший первое в республике училище пожарной охраны, или Саша Иванов, долгое время возглавлявший службу безопасности Гейдара Алиевича Алиева, а после руководивший представительством агентства «Интерфакс». Мы иногда встречались после окончания института. Но просить что-то у своих высокопоставленных товарищей мне никогда в голову не приходило. Настоящие бакинцы так не поступают. Не проси! Если сочтет нужным, сам сделает.

Из цеха я перешел в Академию наук. Там работала однокурсница, которую я очень уважал, она сообщила мне о вакансии, и я решил пойти работать согласно диплому. Сперва был лаборантом, дальше – больше. Было огромной честью трудиться рядом с патриархами азербайджанской археологии Гардашханом Аслановым, Рагимом Ваидовым, Идеалом Наримановым...

***

Я до сих пор живу в Бине. В многоэтажном городе мне тесно, я задыхаюсь. Не могу без своего дворика, без мастерской. В Бине ко мне по-прежнему заходят-заезжают друзья. Там хранятся мои коллекции – например, коллекция имперских топоров. Еще у меня большое собрание радиоприемников 1930–1950-х годов. Когда-то, чтобы слушать западные станции, я отыскивал старые приемники, способные ловить короткие волны, ремонтировал и настраивал каждый на определенную частоту, чтобы «уходить» от советских глушилок. Так я впервые услышал произведения Солженицына, Виктора Суворова, запрещенные в СССР мемуары. Так впервые узнал о том, как наша интеллигенция и офицеры в 1926 году были сосланы в Соловецкие лагеря и многие там погибли… В моей коллекции около 70 старых радиоприемников. Половина работает до сих пор.

Когда приезжают коллеги из других городов и стран, я, конечно, веду их в Старый город, где знаю все улочки, на наш прекрасный бульвар, потом – экскурсия по любимому Абшерону… Но когда я один – удивительное дело, меня тянет не туда, а в подвалы моей молодости, где среди фотографий, значков, прессов мы были так счастливы.

***

Настоящий бакинец – гордый человек. Наибольшая низость для него – ложь. Бакинец, даже если бы захотел сделать подлость, не смог бы, потому что знает свой род, свою марку. Мне в армии особист какие только иезуитские предложения не делал! «Не могу, – отвечал, – товарищ капитан. Порода не позволяет». – «Ты собака, что ль?» – презрительно на меня смотрит. «Род, воспитание не позволяют. Я свою семью знаю до десятого колена. Так что уж простите...»

Бакинцы – трудовые люди. Это сейчас в Баку жить легко, а в прежние времена огромных усилий стоило, например, построить дом.

Бакинцы – надежные люди. У них есть гонор, но настоящего высокомерия нет. Трудолюбивые, доброжелательные, терпеливые, с хорошими манерами... И упрямые.

Конечно, бакинцы – не однородная масса. Население Баку годами складывалось из жителей самых разных регионов. Здесь, словно в большом котле, все сплавилось в единое целое. Нации формируются в городских кварталах.

У нас был когда-то тест на «бакинство». Подъезжали на машине и подзывали жителя, сидящего на какой-нибудь лавочке, дорогу спросить. Если подойдет – не бакинец. А вот если ты проявишь уважение, выйдешь из машины и спросишь, он для тебя всё сделает!

Иллюстрация: Катя Толстая
Рекомендуем также прочитать
Подпишитесь на нашу рассылку

Первыми получайте свежие статьи от Журнала «Баку»