Я родился в 1989-м: Баку тех лет – непростое место для жизни. Но мне и моим сверстникам жилось весело. У нас было всё, что нужно для счастья: родительская любовь, солнце, свобода и… наш город. 

Самые первые воспоминания связаны с квартирой деда Гасана Хагвердиева в Доме художников на проспекте Строителей, рядом с магазином «Олимп». К тому времени деда уже не стало, и в его квартире жили я с родителями и брат отца с женой и двумя детьми: две семьи художников под одной крышей.

Одна из комнат имела два входа, что автоматически делало ее настоящим ипподромом для нас с двоюродным братом, которого в честь деда назвали Гасаном. Когда он вырос, тоже стал художником, хотя в первую очередь все же музыкант. Разница в возрасте у меня с братом – девять месяцев, так что интересы наши были одинаковые. Лучшее развлечение для обоих – забежать в комнату через одну дверь и выбежать в другую, и так до бесконечности. Взрослые некоторое время терпели наши скачки, но в итоге не выдержали и намертво приперли одну дверь диваном, а потом и вовсе заложили кирпичами.

Когда мне исполнилось лет пять, родители, Уджал и Елена Хагвердиевы, сепарировались от шумной дедовой квартиры – переехали в дом неподалеку, на том же проспекте Строителей, но их мастерская осталась на старом месте.

Пока папа с мамой работали, я играл во дворе Дома художников – тогда дети были предоставлены самим себе, и это никого не ужасало.

Во дворе у нас был очень популярен бадминтон, но я презирал эту игру и, признаться, до сих пор не понимаю ее прелести. Зато обожал катание в покрышке от трактора. Надо было влезть внутрь колеса, улечься в его ложбине, а потом друзья сталкивали колесо с наклонной поверхности, и оно долго катилось, как ему вздумается: повлиять на траекторию «пассажир» не мог. Несмотря на то, что странное катание было сопряжено с перегрузками почти как у космонавтов, маленькие дети переносили его прекрасно. А вот с ребятами постарше случались конфузы, особенно если веселые друзья не давали колесу остановиться. В любом случае катание в колесе – мирная игра. Но были и другие…

Например, мы пытались взорвать школу. Причем намерения имели самые серьезные: копили деньги, покупали петарды и фейерверки. Затем высыпали из них взрывчатое содержимое – собирали запал. К счастью, взрослые обнаружили секретный арсенал, так что и взрыва школы не произошло, и мы остались целы.

Во дворе Дома художников работал плотник дядя Сеид. Он мастерил для нас всё, что бы мы ни попросили, более того, учил своему ремеслу. Благодаря дяде Сеиду у нас появилось передовое транспортное средство под названием «бакинский самокат». Сеид смастерил его из ящиков для фруктов (тогда они были прочными), трех подшипников и красной крышки от бутылки кока-колы. Крышка крепилась на рулевой доске и превращала простую деревяшку в рычаг управления. Сидячий самокат нашего дворового плотника больше всего походил на дрифт-карт. Он имел пару колес сзади и одно поворотное – спереди. На колесах – никакой резины, лишь подшипники. Ехал самокат только по наклонной плоскости (благо в Баку почти нет равнинных мест) или с помощью товарища, который толкал твой болид. В нашем дворе было несколько бакинских самокатов. Это очень шумная штука, особенно когда с горки катится целая ватага.

Моя мама, Елена Хагвердиева, – художник с собственным ярким почерком. У нас разные творческие взгляды и приемы, так что в профессиональном плане своим учителем ее назвать не могу. Но она – лучшая в мире мама и много дала мне в человеческом плане. А ремеслу учил отец.

Уджал Хагвердиев принял православие накануне свадьбы с мамой и пять лет посвятил росписям храма Архангела Михаила в Баку. Продолжал бы и дальше, но умер от болезни сердца. Заканчивала отделку церкви уже мама... Я там тоже работал года четыре.

Когда папа расписывал храм, он показывал, как правильно делать грунтовку, шпатлевать, наносить орнаменты. Это была очень нудная, скучная и однообразная работа, требовавшая точной руки и дисциплины, но благодаря отцу я получил крепкие технические навыки.

Мне тогда было лет 13, и, честно говоря, художником я становиться не собирался. Родные одобряли мой настрой: хоть кто-то в семье займется нормальным делом и начнет зарабатывать деньги. Но они рано радовались, поскольку не знали о моих предпочтениях, а стать я хотел космонавтом, писателем или ветеринаром.

Первый вариант, понятное дело, осуществить было практически невозможно по независящим от нашей семьи причинам. Оставшиеся два не представляли интереса в экономическом плане, но в душе я до сих пор немного ветеринар: с животными мне иногда комфортнее, чем с людьми, а человеческую логику я рассматриваю через призму нашего происхождения от приматов.

Сколько помню себя с детства, у нас всегда жили кошки. Еще родители разрешали мне заводить черепах. А вот на собаку не соглашались. У папы когда-то, еще до моего рождения, был пес, верный и очень умный. Его смерть отец переживал настолько тяжело, что позже пресекал любые разговоры о новой собаке в доме.

Зато теперь она у меня наконец-то есть! Хаски по кличке Спагетти - идеальный компаньон и настоящий друг. Живем мы преимущественно на даче. Знойным абшеронским летом моя хаски сильно линяет и теряет значительную часть своей северной красы. Но душа Спагетти остается прекрасной в любое время года.

Мастерская родителей располагалась в полуподвале. Когда в студии работал папа, я обычно стоял снаружи у окна и что-нибудь мастерил отцовскими инструментами. Это были зубила, стамески, пилы, молотки, даже скальпель! Он-то нравился мне больше всего, им я вырезал силуэты обнаженных женщин на покрытых мягким рубероидом крышах гаражей. За этим обычно завороженно наблюдали пять-шесть товарищей, некоторые копировали мои произведения, и у них неплохо получалось: это же были дети из Дома художников. Скажу так: редко когда за моим творческим процессом следили с таким азартом и вниманием, как в детстве друзья.

Унося скальпель на крыши гаражей, я нарушал запрет отца отлучаться от окна мастерской вместе с инструментами, но кто в возрасте шести-восьми лет слушает запреты?! Не думаю, что папа сильно беспокоился о моей безопасности, скорее его волновала сохранность орудий труда. И опасения были не напрасны: не раз ребята постарше отнимали у меня то стамеску, то скальпель, стоило отойти на несколько шагов от окна мастерской. Кстати, за все детство я ни разу не поранился отцовским молотком или резаком, а травмы стал получать, когда купил собственные инструменты и всерьез занялся скульптурой.

Папа часто играл в нарды со скульптором Сананом Курбановым, чья мастерская находилась неподалеку. В специальном блокноте они вели счет тысячам партий.

Отцовского приятеля я тогда искренне ненавидел, меня пугали каркасы его скульптур. Они выглядели как люди, с которых сняли кожу. Санан же всячески троллил меня и подтверждал ужасные предположения о его работах. Не объяснял, что жуткий каркас вскоре превратится в божественное изображение его возлюбленной, а сообщал, что это сожженная ведьма. Я верил. И не любил, когда папа отправлялся к Санану Курбанову играть в нарды. Красоту его таланта я понял только когда повзрослел.

Вообще, жизнь моих родителей и их друзей походила на кочевье веселого и шумного цыганского табора. Эти люди не имели ничего, но при этом у них было всё. Они жили бедно, но на то и стали художниками, что могли создать большое счастье для себя и своих детей буквально на пустом месте: из умения ценить каждую минуту. Мои родители были солидарны друг с другом в том, что жизнь слишком дорога, чтобы тратить ее на отчаяние и бездействие. Моя мама до сих пор следует этому правилу, они и меня ему научили.

Помню, в родительском доме однажды появилась уличная скамейка – ее притащили с аллеи, чтобы рассадить многочисленных гостей. Когда их наплыв схлынул, отец, прежде чем вернуть лавку на место, решил, что ее надо отреставрировать. Вручил мне рубанок, и мы с друзьями сделали нашу скамейку самой красивой в Баку.

В детстве самым волшебным местом во всей Вселенной для меня был пансионат «Гянджлик» в Загульбе, пригороде Баку. Впрочем, это не только мое мнение: все мои сверстники, которые туда ездили, считают так же.

В конце 1990-х «Гянджлик» перестал функционировать как полноценный туристический центр и стал похож на сквот. Но его персонал пытался хоть как-то заработать, поэтому продолжал готовить еду и сдавать комнаты. Никаких удобств не было: душ или ванну нам заменяли купания в море.

Родители ездили в «Гянджлик» на всякие симпозиумы, там занимались своими делами, а нас оставляли играть на территории. И пока в дискуссиях взрослых рождалось современное азербайджанское искусство, мы искали следы инопланетян в зарослях шалфея, под инжировыми деревьями, в песчаных дюнах и бассейне, где резвились головастики. Я находил останки черепах, ящериц, раз обнаружил мертвую змею и целых три дня пугал ею девочек. Потом отдал свой трофей на съедение головастикам, а вскоре изъял из бассейна прекрасный очищенный скелет, которым очень дорожил и гордился.

Примерно в то же время я познакомился с творчеством Оззи Осборна, и меня до глубины души впечатлила сцена поедания им летучей мыши. С тех пор не признаю музыки, которая не способна меня удивить. Все предсказуемое с простыми повторами и припевами, которые легко подхватить, даже если слушаешь мелодию впервые, отныне потеряло всякий смысл.

Впоследствии Осборн открыл мне дверь в мир интересных и необычных звуковых сочетаний. Их поиски привели в сообщество death/black metal. Мало кто знает об этой бакинской субкультуре середины 2000-х. В то время она пыталась развиваться в нашем городе примерно как грушевое дерево на соленых песках Абшерона, то есть практически безуспешно. Тем не менее, оформилась в целое движение.

Достигнув почетного 13-летнего возраста, я получил на день рождения бас-гитару. Родители не знали толком, для чего мне нужен инструмент, они наивно полагали, что я буду играть джаз. А мне гитара требовалась совсем не для этого: в нашей амбициозной группе под названием Frozen Flash все уже играли на каких-то инструментах, а басиста не хватало. Я им и стал.

Однажды мы договорились встретиться с настоящими звездами бакинского блек-метала, группой Demogorgon. Ее участникам было лет по 17–20. Встречу назначили после школы, на «пятачке» – так называлось место, где стоит памятник Насими. Мы тогда ничего не знали о новаторстве этого прекрасного поэта и о том, какой жестокой казни его подвергли. Наверняка, если бы задумались о его судьбе, наши песни имели бы намного больше смысла.

Итак, после уроков мы отправились на встречу со звездами black metal, по дороге решив покурить возле роддома. За это нас и задержали полицейские. Всех тогда охватила смесь гордости (какие же мы крутые!) и страха за последствия «ареста». К счастью, от неминуемой расплаты спасла старшая сестра барабанщика группы, предотвратив звонок родителям из полиции. Пристыдила сотрудников, предложив поискать преступников более опасных, чем четверо школьников. Девушка была сногсшибательно красива и улыбчива, полицейские поддались ее чарам, и нас отпустили. Встретившись наконец с Demogorgon, мы важно сообщили, что опоздали из-за проблем с полицией.