Театральный роман Мамеда Агаева

Для меня, прямо по Шекспиру, весь мир театр, а женщины и мужчины в нем актеры. Помню, когда я только начал открывать для себя Баку, часто ходил на бульвар или Торговую улицу смотреть прекрасный и полный тонко прописанных сюжетов спектакль бакинской жизни.

Мамед Агаев – бессменный директор московского Театра сатиры с 1992 года, проработавший в знаменитом театре более 35 лет. Заслуженный работник культуры РФ, профессор, награжден орденом Дружбы, медалью ордена «За заслуги перед Отечеством» II степени.

Я родом из Нахчывана, самого красивого места на земле, но с Баку познакомился в детстве. В нашей семье было четверо детей: два моих брата – старший Гахраман и младший Ниязи – и младшая сестра Дильшад. Наша мама, Ася ханым, была женщиной строгой, но справедливой. Она всю жизнь работала сестрой-хозяйкой, так что и у себя в больнице, и дома все держала под контролем. По вечерам, когда садились за стол, она спрашивала: «Ну, кто первый будет отвечать домашнее задание?» Сама она окончила только четыре класса, но уроки у каждого из нас проверяла с пристрастием. Мне от этого ее вопроса всегда становилось очень страшно, потому что учился я плохо. Гахраман, Ниязи и Дильшад тоже побаивались маму, но держались бодрее и смелее: пока я собирался с духом, они уже успевали ответить уроки.

Несмотря на страх, которого я натерпелся семейными вечерами, мамин метод приносил прекрасные плоды: когда мы получали хорошие оценки, отец вознаграждал нас короткой поездкой в Баку. В этом путешествии все было прекрасно! Провожать нас на вокзал приходила большая часть родственников и друзей – они создавали многоголосую пеструю массовку. Забегая вперед, скажу, что, стоило нам отъехать, как мне уже не терпелось вернуться, потому что встречать нас приходила все та же колоритная толпа дядь, теть, бабушек, кузенов и соседей. Поезд отправлялся в 16.15, но уже в 15.00 все пассажиры сидели в купе и готовились плотно покушать. По составу разносились умопомрачительные запахи кюфты, кутабов и цыпленка табака. Так в режиме праздничного застолья мы и проводили пятнадцать с лишним часов дороги до Баку.

Мой отец Гусейн Агаев до войны работал в комсомоле, был председателем колхоза, потом перешел в торговлю. Но в душе папа был поэтом и большим театралом: обожал оперу и ездил на все бакинские театральные премьеры. Делал он это обычно один, даже маму с собой не брал. Еще он знал наизусть всего Омара Хайяма, и его всегда приглашали на большие застолья в качестве тамады.

Во времена моего детства еще не существовало понятия «платный тамада» – эти люди появились только в 1970-х годах. Не было в Нахчыване и ресторанов, где можно было бы уместить азербайджанскую свадьбу человек на пятьсот. Для таких событий обычно ставили столы прямо во дворе, а сверху натягивали брезент – получался гигантский шатер. Мы с братьями и Дильшад отыскивали в этом брезенте дырки и сквозь них смотрели, как папа ведет стол. Он начинал свой тост стихами (но если кто-то из гостей вдруг тоже позволял себе заговорить, даже шепотом, отец сразу останавливался, и нарушитель тишины не знал, куда деться от стыда). Разумеется, папа никогда не строил тосты прямолинейно, коротко он тоже никогда не говорил. Он выстраивал из слов и интонаций потрясающие конструкции минут на семь, удивительные по своей красоте и душевности. Каждый его тост был выступлением артиста. Впервые увидев папу в роли тамады, я сразу понял, почему он так любит театр.

Для каждой нашей поездки в Баку отец составлял культурную программу: прежде всего детские спектакли, а также опера и цирк. Наверное, благодаря этому я с детства неравнодушен к театру. Даже в старших классах, когда остро встал вопрос о заработке, я устроился не куда-нибудь, а в массовку нахчыванского театра: бегал по сцене с флагом, кричал «ура», затем постепенно дорос до реплики «Кушать подано». Театр стал моей единственной любовью, поэтому я и связал с ним судьбу.

Папа прожил долгую красивую жизнь, умер в возрасте 99 лет. Вскоре ушла и мама. До самого конца родители оставались в Нахчыване, в нашем доме, который не был очень большим, но легко вмещал всю семью, и где всем нам было тепло и спокойно.

separator-icon

В старших классах я часто ездил в Баку на соревнования в составе молодежной сборной Нахчывана. Спортсменом я был хорошим: играл в волейбол и баскетбол, одно время делал успехи и в легкой атлетике.

Ездить в Баку с тренером – не то что с папой: свободы у нас, подростков, было гораздо больше. Мы гуляли по бульвару, ходили в кино. После маленького провинциального Нахчывана, где весь город немедленно узнавал о тебе любую мелочь, а потом дружно обсуждал ее, в Баку мы чувствовали себя в свободном и прекрасном мире. Открывалось множество возможностей, самой главной из которых была возможность встречаться с девочками. Так что второй этап моего знакомства с Баку наполнен исключительно романтикой. С ним же связана первая история любви.

Однажды я шел по Старому городу и увидел, как из дворика вышла девочка неописуемой красоты и скрылась в другом дворе. Я так и не узнал ее имени, не услышал голоса, но все это не помешало мне влюбиться в прекрасную незнакомку с первого взгляда. После мимолетной встречи каждый раз, приезжая в Баку, я шел на ту улицу и подолгу там ошивался в надежде снова увидеть свою любовь. Но больше не случилось. До сих пор помню те чувства.

«В Баку мы чувствовали себя в свободном и прекрасном мире»

separator-icon

Я по природе очень любопытен, запоминаю любые мелочи и обожаю наблюдать за людьми: как они ходят, реагируют на что-то, смеются и грустят. Пытаюсь разгадать язык их жестов и наслаждаюсь их красотой. В Баку я получил это удовольствие сполна.

Наконец-то окончив школу, я поступил в Азербайджанский институт искусств (ныне Азербайджанский государственный университет культуры и искусств) и переехал в Баку. Сначала хотел учиться на артиста, но передумал, однако от театра отказаться не смог – очень любил этот мир. Итак, я учился в Институте искусств и после занятий каждый день прогуливался по бульвару. Я ходил и любовался старшим поколением – людьми в возрасте за 50–60 лет. Мне казалось, что для них выход на бульвар был настоящим праздником, потому что одеты они были шикарно: женщины – в элегантных платьях, мужчины – обязательно в галстуках. Если было жарко, они позволяли себе чуть расслабить узел, но галстука не снимали. Мужья бережно поддерживали жен, а те опирались на их руку – в этом было столько заботы, любви, нежности и одновременно целомудрия! Дети, которые часто сопровождали такие пары, тоже были одеты с иголочки.

Потом я обнаружил, что бакинцев практически никогда и ни при каких обстоятельствах не встретишь в «затрапезе»: они всегда были одеты как минимум очень аккуратно и, как правило, дорого и элегантно. То есть для них каждый день был праздником. Если я приходил в гости к однокурснику, его отец выходил в рубашке, галстуке и безумно красивом дорогом халате: такая вот домашняя одежда. Если я вел друзей обедать к своей родственнице по маминой линии, коренной бакинке, она встречала нас в красивом платье, с уложенными волосами, а прекрасно сервированный стол был накрыт крахмальной скатертью.

Ну, положим, тканевые скатерти были необходимым атрибутом и в нахчыванских домах. Мой отец, например, не садился за неподобающе накрытый стол. Клеенку мы стелили только на тот, что стоял во дворе. И красивые тарелки у нас были. Но только в бакинских домах – причем обычных, где жили простые люди – я увидел на обеденных столах дорогие сервизы с супницами, полный набор столовых приборов и хрустальные бокалы. Более того, в Баку я узнал, что обед может состоять не из одного блюда, как у нас в Нахчыване, а из первого и второго. А к чаю подавали сладкое.

Этот культ благополучной жизни во многом составлял дух Баку прошлых лет. Люди могли жить очень небогато, тяжело работать за небольшие деньги, иметь серьезные проблемы, но обстановка в их домах, дорогие безделушки, манера безупречно одеваться, аристократические привычки – все это создавало впечатление, что в доме царит достаток и удача. Казалось, что жизнь наполнена счастьем и праздностью, и это действовало как мантра: люди действительно чувствовали себя счастливо и благополучно.

Бакинская любовь к приметам благополучной жизни передалась мне и жива до сих пор. В московской квартире и даже в загородном доме гости никогда не увидят членов моей семьи в шортах и майках. А ужинать мы будем при свечах, на тонком фарфоре, за столом, накрытым скатертью.

Другим ингредиентом той сложной смеси хорошего, из которой складывалась прелесть старого Баку, было взаимоуважение всех ко всем. Когда двое людей, беседуя (а может быть, и горячо споря!), прогуливались по Торговой улице, их не было слышно даже тем, кто шел рядом. Когда вы заходили в чайхану, полную народа, там не было гвалта, можно было общаться вполголоса. Когда вы пили чай, а за соседним столиком шла азартная игра в нарды, стоило чуть повернуть голову в ту сторону – игроки тут же извинялись и вели себя тише. Великая бакинская заповедь «Уважай ближнего своего» действовала неукоснительно и обеспечивала то самое ощущение спокойствия и комфорта, по которому сегодня скучают бакинцы и все, кто любит старый Баку. Вот бы эта заповедь сегодня действовала во всем мире так же строго, как в городе моей юности!

separator-icon

Студентом я жил в очень хорошем общежитии рядом с университетом. В комнате всего четыре человека – тепличные условия! Институтская жизнь была бедной, но веселой. Стипендия – 28 рублей, еще десять присылали родители. Что можно было позволить себе на эти деньги? Яичницу и картошку во всех видах. Иногда мама передавала с проводником говурму в трехлитровой банке. Она рассчитывала, что мне хватит чуть ли не на месяц, но мы с одногруппниками съедали ее примерно за час. В группе было десять человек, из них только трое из районов – я и парни из Масаллы и Шемахи. Остальные – бакинцы, очень хорошие ребята. Они знали, ну, или догадывались, как мы питались, и по очереди звали нас к себе домой на обед. Это был настоящий праздник – причем не только живота, но и души.

Студентам денег катастрофически не хватает всегда, а попасть в театр хотелось страстно. И мы с друзьями поступали по-студенчески хитро: давали театральным пожарным какую-то мелочь, чтобы они открывали форточки в туалетах. С улицы мы влезали в эти форточки и спокойно шли в зал смотреть спектакль. Тогда в бакинских театрах ставили очень много классики – и европейской, и классической русской. Огромным удовольствием было попасть на репетицию Мехти Мамедова – удивительного красавца и большого актера.

Вообще, все актеры тогда казались в прямом смысле слова звездами: недосягаемыми и прекрасными небожителями, у которых не мялась одежда, не растрепывались волосы, не размазывался макияж. У этих людей была фантастическая харизма. После учебы в Институте искусств я три с половиной года проработал администратором в Нахчыванском театре, и мне доводилось привозить туда бакинских актеров. Помню, как Алиага Агаев шел по тротуару, по краям которого стояли толпы людей. Они встречали народного артиста так, будто он был главой государства. Помню умопомрачительную Насибу Зейналову. Под чары этой женщины я попал в первую же минуту знакомства и не особенно стремился от них освободиться. Как она умела обволакивать своим шармом, как держалась, какое удовольствие было разговаривать с ней! Настоящая аристократка – хотелось навеки остаться вместе с ней за чайным столиком, слушать ее голос и подчиняться ее обаянию. Вот почему я так люблю театр, вот почему он стал моей жизнью.

«Казалось, что жизнь наполнена счастьем и праздностью»

Рекомендуем также прочитать
Подпишитесь на нашу рассылку

Первыми получайте свежие статьи от Журнала «Баку»