ЛокацииОсень – время урожая. Мы подводим итоги трудов, берем в руки их плоды: обнимаем детей, держащих букеты роз, гладиолусов, астр, георгинов перед школьной линейкой.
Абшерон для меня – пространство приморской свободы, иногда случавшейся дважды в год, и на осенние каникулы тоже: повторный, чуть приглушенный аккорд солнца, моря, сладости жизни, человеческого тепла, йодистого воздуха воли.
Южная осень в моем сознании – это драгоценные дни, когда я оставлял московскую промозглую мглу, и после перелета из распахнутого люка самолета врывалось волнующее тепло, и запах нефти прикасался к щеке.
Затем через сады тянулся горьковато-сладкий дымок тлеющей листвы, землистый запах октября смешивался с ароматом чего-то ужасно вкусного, что готовила бабушка на веранде к обеду.
Утром я выходил на крыльцо и жмурился от тихого света, просеянного сквозь плотную листву хурмы. Сочные плоды, налитые румянцем, просвеченная мякоть множественных солнц иной планеты вызывала слюноотделение. Счастье дотянуться, сорвать, надкусить, упиться мякотью с терпкой ноткой.
«Счастье дотянуться, сорвать, надкусить, упиться мякотью с терпкой ноткой»
Пирамиды плодов граната на прилавках базара. Гранат – символ удачи и полноты жизни; горсть драгоценно-прозрачных зерен я любил поднести к свету, чтобы вообразить себя обладателем клада рубинов, прежде чем отправить это сокровище в рот.
Я родился в самом конце ноября, и мама рассказывала, что в ту пору было еще тепло, но буквально на следующий день пришло предвестие норда.
У первого дыхания зимних ветров есть примета: за ночь оно чисто выметает город, не оставляя на улицах ни пылинки. Но прежде бури наступает передышка: абшеронская моряна – радостный теплый юго-западный ветер – рассеивает облачность, предвосхищая суровый северный борей, способный преподать летчикам жестокий урок при посадке.
Настойчивый холодный ветер норд, или хазри, затрудняет дыхание, снижает зрение. Капитаны в море под нордом ставят на пост двух смотровых. Шквалы достигают 70 узлов. Хазри захватывает широкую полосу побережья, накрывает Ширван и Куру. Ичери шехер, Старый город, когда-то защищал жителей Баку от неприятеля, а сейчас летом укрывает от зноя, зимой – от норда: дома здесь лепятся один к другому, улочки петлисты, ветру в них не разгуляться.
«Воспоминания о Баку, Каспии, Абшероне тянутся вспыхивающим пунктиром через всю жизнь. Эти искры иногда помогают выжить»
Что помнят глаза осени? Как море рождает солнце, как бухту рассекает лучистый клинок, как рассвет озаряет угол стены: камень отполирован в двух местах – на уровне опущенной детской руки и повыше – руки старческой. На панели проснувшаяся кошка прогибается струной от коготков до хвоста. Из-за окна, забранного решеткой, раздается всхлипывание водопроводного крана и пение дверных петель.
И помнят глаза, как садится за Баилов солнце. Как тень проливается по Большой крепостной от Верхнего базара к Нижнему, от Юхары-базара, царства ювелиров, до ремесленнического Ашагы-базара, от Шемахинских ворот и от Сальянских – к резным камням Дворца Ширваншахов. Как проясняются, смягчаются очертания ослепших от солнца дворцовых строений: густые резные арабески, купольные бани, диван-сарай.
Воспоминания о Баку, Каспии, Абшероне тянутся вспыхивающим пунктиром через всю жизнь. Эти искры иногда помогают выжить. Был случай. Однажды я плыл гостем на яхте вдоль берега Калифорнии. У острова Святой Катарины нас застиг значительный шторм. Хоть я и был приторочен ремнями к койке, проснулся от того, что потолок и стены каюты стали меняться с полом местами. Пушечные удары волн гнули борт, толкая меня в плечо, и в иллюминатор, в котором уже светало, я видел бутылочного цвета толщу Тихого океана, вспыхивавшего белыми горами в вершке от моего виска; слышал поскрипывание обшивки под натиском боковой качки.
Мне стало не по себе, но одна каспийская искра помогла собраться и оставаться спокойным до конца путешествия.
Дело в том, что я, всегда считавший, что в моей крови сохранилась соль Каспия, вспомнил, как друг отца, капитан сухогруза Черникин, однажды признался: если выбирать между предзимним Каспием и мысом Горн, он предпочел бы последний.
Капитан объяснил: «На Каспии особая, обрывистая волна – она переламывает большие суда, как спички. Каспийские глубины невелики, и разогнанная шквалом волна растет слишком резко и круто. В океане волны, может, и выше, но пологие; длинный корабль вскарабкивается по ним без особого крена и, перевалив через незаметный горб, плавно спускается. На Каспии же судно взмывает носовой частью в воздух, и появляется ребро переламывающего момента, что очень опасно».
Мысль о том, что родной Каспий бывает по осени суровее океана, примирила меня с тихоокеанским штормом.
Культура 
