Сохранение наследия Владимира Высоцкого стало делом жизни его младшего сына: актер, режиссер, сценарист, продюсер Никита Высоцкий с 1996 года возглавляет культурный центр-музей «Дом Высоцкого на Таганке». О семье, судьбе и участи хранителя он рассказал в очень искреннем интервью журналу «Баку».

Фото: Эльмар Мустафазаде

На вечере, посвященном отцу, Никита Владимирович не поет, хотя тембрально его голос очень похож на хриплый узнаваемый голос Владимира Высоцкого. Он читает стихи, проникновенно и эмоционально. В честь 80-летия со дня рождения папы Никита Высоцкий дал серию концертов с группой «Картуш» в России и странах СНГ. В Баку прошел один из заключительных вечеров юбилейного года.

БАКУ: Никита Владимирович, когда вы осознали масштаб личности Владимира Высоцкого?

НИКИТА ВЫСОЦКИЙ: Его смерть стала для меня поворотным моментом. Мы приехали рано утром, никого не было, пустая площадь. А потом нахлынуло море людей, для которых смерть моего отца была таким же горем, как и для меня. Я это просто кожей почувствовал, мозгами еще не понял. Было совершенно невероятное ощущение. Потом все говорили: «Никто не ожидал, что придет столько народа». Это правда, никто не ожидал.

Высоцкий был действительно необыкновенно талантливым человеком, и я до сих пор продолжаю открывать для себя какие-то черты, грани его личности, что-то новое в его поэзии – иногда просто случайно. Вдруг совершенно по-другому воспринимаются уже осевшие в сознании строчки. Наверное, я до конца, до тех пор, пока жив, буду двигаться по этому пути познания. Кто-то сказал, что те, кто так или иначе оказался в орбите Высоцкого, немного обожжены. И так будет всегда.

БАКУ: В одном интервью вы сказали, что после смерти отца стали узнавать его больше, спрашивать о нем его друзей. Изменилось ли ваше представление о Владимире Высоцком после услышанного?

Н.В.: То, что я узнал о нем после его ухода, мало повлияло на тот образ отца, который у меня сложился к 16 годам. Я сопоставлял, анализировал и понял, что остался при тех же чувствах, что были в детстве. Может быть, потому что друзья отца и родные понимали мой информационный голод, мое большое желание знать как можно больше и выдавали чистую информацию. Они не читали мне лекции, не учили, не навязывали своего мнения, а отвечали на вопросы. Помню, как ехал с Золотухиным и Смеховым. Вениамин литератор, разговаривает всегда интересно и очень образно. И тут Валерий Сергеевич его обрывает: «Вень, он же спрашивает серьезно. Давай попробуем ответить так, как задан вопрос».

БАКУ: Не раз слышала, что вы достаточно скептически относитесь к мемуарам, книгам воспоминаний о Высоцком. Почему?

Н.В.: Я не люблю мемуарное творчество, потому что люди в подобном жанре вспоминают не того, о ком пишут, а себя. И получается не литература о Высоцком, а достаточно искренние, исповедальные даже рассказы о себе. Это касается всех, меня тоже, поэтому я не хочу выступать с воспоминаниями, хотя и являюсь одним из самых информированных людей в теме. Быть чистым в этом жанре удается одному из тысячи.

БАКУ: Может быть, Валерию Золотухину? В его дневниковых записках есть и такая: «Ночевал Высоцкий. Жаловался на судьбу: «Детей не вижу. Они меня не любят. Полчаса в неделю я на них смотрю, одного в угол поставлю, другому по затылку двину…»

Н.В.: Любили, не любили… Точно любили. Просто… Они с мамой разошлись, когда мне было четыре года, а брату – шесть, и если для меня все прошло более или менее безболезненно – я как-то поверил, что родители «так договорились», – то Аркадий понимал больше. Это был болезненный развод и для них самих, потому что они много значили друг для друга и прожили долго, и для их окружения, в котором мало кто принял это расставание. Для нас отец стал… сейчас бы это назвали «воскресным папой». Иногда у него было больше времени на нас, иногда меньше. Все было непросто, это была жизнь.

И вы правы насчет Золотухина. Очень многие поссорились с ним, когда он опубликовал свои дневники; я видел людей, которые отказывались здороваться с Валерием Сергеевичем. Было рискованно вот так, без купюр, печатать дневники. Я уважаю его за это, считаю его книги одним из немногих источников информации о Высоцком, которые лишены мемуарности, потому что это дневник, который Валерий Сергеевич писал тогда, в 1960–1970-х годах, и не корректировал позже, не редактировал самого себя.

БАКУ: Даже будучи воскресным папой, отец оказал на вас влияние. Просто своим примером?

Н.В.: Да, ведь ребенок считывает родителя. Вот у меня сейчас маленькая дочь, я смотрю на нее и понимаю: ребенка невозможно убедить в чем-то словами, только тем, какой ты есть. И в этом смысле отец, конечно, был очень интересным и мне ужасно нравился. Мне нравилось в нем все: как он одевался, как водил машину, как шутил. Он дико смешно рассказывал анекдоты, я потом пытался пересказывать их, но смешно не получалось. Мне хотелось быть таким же ловким, складным, как он. Отец очень нужен мальчику, особенно в подростковом возрасте, чтобы сидеть с ним, с его друзьями, наблюдать, впитывать. И у меня был такой опыт, но, к сожалению, у нас с отцом оставалось слишком мало времени.

БАКУ: Его не стало, когда вам не исполнилось и 16. Что отцовское вы обнаружили в себе, когда сформировались и выросли – лет в 30, например?

Н.В.: Правильно вы говорите: годам к 30 я стал ловить себя на чем-то, понимая, что это, наверное, у меня от отца. Даже какие-то недостатки. Но я часто говорю, что быть похожим на Высоцкого значит быть совсем на него не похожим, и это не о генетике. Потому что его главный месседж в том, что у каждого своя колея, свой путь, не надо стараться быть похожим, надо искать себя, быть похожим только на себя. Мне многие говорят: «как ты похож на отца», – например, голосом, думая, что я возрадуюсь. Но меня такие комплименты не радуют, потому что это мой голос, я его не делаю, не стараюсь быть похожим, я просто его сын. Чувство, что гены берут свое, есть – это касается творчества, каких-то бытовых моментов, вредных привычек, и это очень личное. Мне кажется, что очень многое от отца и в моем брате: у Аркадия, например, тоже совершенно феноменальная память.

БАКУ: Высоцкий говорил, что не любит, когда его песни исполняют эстрадные певцы. Теперь их поют многие. Как вы к этому относитесь?

Н.В.: Да, он действительно сказал такую фразу, сказал в не самый простой период жизни, когда у него не все получалось. Но если его песню пел Бернес, Высоцкий не говорил, что ему не нравится. Или Папанов, или Гурченко. Другое дело, что ему не нравилось, когда его песни пели плохо, неуважительно, выкидывая слова, переделывая.

Я вообще считаю, что песня живет, пока ее хочется петь. Насильно заставить петь песни Высоцкого или, например, Окуджавы невозможно. Поют, потому что хотят, и не только со сцены. Я этому не сопротивляюсь, хотя как у наследников у нас есть право не разрешить. Наверное, отец не всем бы разрешил из тех, кому разрешаю я. Принимаю этот упрек. Но дело в том, что отца нет, и я не его представитель на земле. Я считаю, что его творчество принадлежит не только мне. Пусть поют.

БАКУ: Ваше решение возглавить Центр Владимира Высоцкого было осознанным или так сложились обстоятельства?

Н.В.: Скорее второе. Когда отца не стало, сразу заговорили о том, что нужен музей. Я не считал, что есть такая необходимость. Все происходило само собой: появилось объединение людей, которые собирали какие-то предметы, документы, записи, делились новостями и смогли добиться разрешения на музей. Без участия и согласия семьи. Родители отца, мои бабушка и дедушка Нина Максимовна и Семен Владимирович, просто потребовали, чтобы я и Аркадий вмешались в ситуацию. Так вышло, что музеем пришлось заняться мне. Думал, это будет легко: построю центр, найду людей, и все само собой заработает. Если бы тогда понимал, что на самом деле придется делать, я бы на это не пошел, несмотря на все уговоры. Потому что музейная работа крайне сложная и требует профессионализма. В конце 1990-х я не был профессионалом, но за 22 года стал им. По крайней мере, энергии и желания было много. Я действительно хотел, чтобы бабушка и дед увидели этот музей. Я старался.

БАКУ: То есть поначалу музей был для вас временным занятием, но стал фактически делом жизни?

Н.В.: Мне казалось, что я «зашел» на год-полтора. В какой-то момент почувствовал, что теперь точно могу уйти – музей будет работать без меня. Но тут, знаете, как гоголевский Ноздрев, который собирался было перестать врать, но неожиданно ему привиделись такие подробности, что он не смог сдержаться. Вроде готов был уйти, но вдруг выяснилось, что того не хватает, этого нет, и пошло-поехало. Теперь понимаю, что музейное дело меня затянуло. При этом у меня много другой работы и планов: я преподаю, и мне это интересно, активно работаю с кино и театром, то есть мне есть куда идти, меня зовут. Казалось бы, вот сейчас сделаю выставку, и можно уйти, но осознаю: процесс бесконечен.

БАКУ: Какие задачи центр ставит перед собой сейчас?

Н.В.: Музей – серьезное научное учреждение. Но время изменилось, людям мало просто разглядывать экспонаты под стеклом. Раньше в музее можно было услышать и увидеть то, что не найдешь больше нигде. Теперь те же фотографии, которые висят у нас, можно посмотреть в интернете. Нужны современные способы коммуникации. Сейчас мы открываем новую экспозицию, пришедшую на смену той, что была 17 лет подряд. Это попытка сделать современный музей, востребованный и интересный молодежи. Мне самому нравится, как получается. Мы сумели сбалансировать современные способы подачи информации, звука, видео, фото, информации с полуигровой моделью.

БАКУ: В ваш адрес раздавалось множество упреков после выхода фильма «Спасибо, что живой». Помнится, в какой-то телепередаче Стас Садальский чуть не в лицо сказал вам: «Да как ты мог?!»

Н.В.: И не только Садальский. Несколько отцовских друзей меня прокляли, а другие сказали, в том числе публично, «ты молодец». Я-то считаю, что это хорошо. Высоцкий как неординарное явление не может оцениваться однозначно. Наша картина была резкой, достаточно честной и смелой, она должна была вызвать неоднозначную реакцию. Конечно, когда кто-то плохо говорит о том, что ты сделал, это задевает, какой бы ты ни был железный. Но мы сами пошли на этот риск.

БАКУ: На концерте в Баку вы сказали, что вам «тревожно за Высоцкого в истории». Что именно вас беспокоит? Кажется, популярность Высоцкого, его поэзии и песен величина постоянная.

Н.В.: Популярность Высоцкого волнообразна, и сейчас, безусловно, спад. Эта волна поднимется снова, волна интереса к тому великому с точки зрения культуры времени. Но уходит поколение поклонников, современников, тех, для кого Высоцкий был гораздо большим, чем поэт, певец, артист. Он занимал особое место, что было следствием какого-то его социального феномена. Вот Пастернак – огромный поэт, но именно поэт. А Высоцкий – что-то еще, за что его выбрал народ. Таких людей, как Владимир Семенович, в истории поэзии очень мало. Кроме Высоцкого, опять же не сравнивая масштабы, а именно феномен народной любви, – Есенин и Пушкин. Это образующие мировоззрение фигуры. Осознание именно такого значения Высоцкого уходит, и этому надо сопротивляться.

БАКУ: Знаете как?

Н.В.: Понимаете, если происходит коммуникация с Высоцким, неважно, почитал человек стихи или послушал песни, если соединился хоть раз с Высоцким, тот сам найдет путь. Надо установить контакт, и мое поколение последнее, кто может попробовать сделать это, потому что неизвестно, установили ли этот контакт с Высоцким наши дети.

БАКУ: Стихам Высоцкого свойственна запредельная искренность. Есть ли строчка или песня, которая максимально характеризует его для вас?

Н.В.: Если песня, то «Конец охоты на волков» («Охота с вертолетов»). По искренности, по откровенности, по беспощадности к себе. А если строчка, то «Ни единой буквой не лгу». Дело даже не в том, что он боялся прослыть лжецом: он понимал, что если покривит душой, то у него отберут возможность писать, закроется канал. Мне Золотухин рассказывал, как в довольно счастливый период своей жизни, когда у отца вроде бы все получалось, он сказал: «Я в ужасе. Мне кажется, я больше ничего не напишу. И зачем жить?»