ЛичностиУ каждого бакинца в памяти остался свой город детства. Для меня это огромный мир, главные герои которого – красивые, великодушные, талантливые люди.
Эдуард Тополь – писатель, кинодраматург, продюсер и режиссер. Автор более 30 книг, переведенных на многие иностранные языки. По сценариям Тополя поставлено 13 фильмов. В 2005 году получил награду московского правительства «Вместе с Россией» за развитие русской литературы за границей.
Я помню ее и вижу – нашу Бондарную улицу, этот раскаленный асфальт узкой мостовой и каменный коридор приплюснутых друг к другу домов с плоскими крышами, залитыми киром – смесью битума и асфальта. Днем здесь душное пекло, жар источают и дома, и мостовая, а кир, расплавившись на солнце, стекает по водосточным трубам, как густой черный мед. В руках у кирщиков длинные стальные мешалки-ковши, а сами они измазаны копотью и похожи на сталеваров, и горький дым из котла плывет по улице и никуда не уплывает, поскольку ветра нет и уплыть дыму некуда, разве что в открытые окна квартир и в балконные двери. В квартирах дым оседает копотью на белые скатерти и покрывала, на лаваш и гатык, которым с утра до ночи пичкают многочисленных грудных и негрудных детей нашей улицы. И ког¬да чернеют белые тюлевые занавески и копоть вместе с изюмом плавает в манной каше или в черную крапинку рябит только что выстиранное и вывешенное для сушки белье – шумней шумного становится на нашей и без того не тихой улице. Разъяренные старухи, давно опустившие чадру с лица на плечи, перегнувшись через перила балконов, осыпают проклятиями флегматичных кирщиков и заодно с ними мальчишек, гоняющих в футбол. Только в южных городах, пестрых от многоязыковой смеси, можно услышать такие красивые и звучные проклятия, расцвеченные, как палас, ругательствами всех закавказских языков, плюс великий и могучий язык старшего северного брата. О, эти проклятия – воистину гремучая смесь!»
Так начинается мой литературный сценарий к фильму «Любовь с первого взгляда». Таким остался для меня Баку моего детства.
Каким был старый Баку? Ну вот взять хотя бы такую деталь: в нашем 10 «б» классе школы № 171 на улице Кецховели было 19 учеников. И они представляли девять национальностей. Моя мама свободно говорила на четырех языках: русский и идиш – само собой плюс азербайджанский и грузинский в совершенстве. И не сказать, чтобы она была выдающимся полиглотом – весь Баку тогда изъяснялся на нескольких языках. В этой многонациональности и был главный смак и цимес нашего города.
Наш интернациональный 10 «б» был последним «мужским» выпуском: после во всех классах школы мальчики уже учились вместе с девочками. Мы такого счастья не застали, поэтому делали странные вещи: например, брали на уроке военной подготовки деревянные муляжи автоматов и бегали за три квартала к женской школе пугать учениц. Наш класс был хулиганским: что вы хотите – мужской коллектив. Например, была традиция каждый понедельник всем вместе сбегать с уроков в кино. Дело в том, что по понедельникам в кинопрокат выпускали новые фильмы. Первый сеанс начинался в 10.00, а первый урок – в 8.30. Мы его отсиживали, а потом неслись к выходу. В дверях уже стояла директор школы Мария Исаевна и ругалась как минимум на шести языках. Общий смысл ее слов сводился к тому, что она нас никуда не пустит. Мы якобы послушно возвращались в класс на второй этаж, а оттуда по ремням спускались вниз, махали Марии Исаевне рукой и бежали в кинотеатр «Низами» – до него было минут десять.
Перед кинотеатром уже стояла огромная толпа. Ведь не только наш класс соблюдал традицию – все мужские школы делали то же самое. Кроме, наверное, 23-й школы, которую окончили братья Гусман: там учились дисциплинированные пай-мальчики, они с уроков не сбегали. В общем, перед «Низами» стояла толпа пацанов, протиснуться сквозь которую было практически невозможно. Тогда наш класс выстраивался клином: впереди самые здоровые, сзади низкорослые (я в их числе). Клин вонзался в толпу и двигался к кассе. Когда движение было уже невозможно, одноклассники поднимали нас над головами и, словно торпеды, запускали прямо в окошко кассы. Нашей задачей было всунуть в окошко кулак с зажатыми в нем деньгами и крикнуть: «Девятнадцать билетов, пожалуйста!»
Недавно я вспоминал все это на дне рождения моего друга-бакинца, и вот к какому выводу мы пришли. Сегодня мое бакинское поколение – тоже своего рода торпеды: мы запущены из прошлого в настоящее, чтобы поделиться с людьми памятью о старом Баку.
«Мы запущены из прошлого в настоящее, чтобы поделиться с людьми памятью о старом Баку»
Главным променадом города была Торговая улица. Не бульвар – там стояли скамейки, и люди приходили туда посидеть, поговорить, повздыхать; это было место для парочек и семейных. А Торговая была нашим Бродвеем: каждый вечер молодежь ходила по ней туда-сюда. Однажды мы с одноклассником Вовкой Липовичем гуляли по Торговой и увидели впереди двух девочек. Я спрашиваю: «Нравятся?» Да, Липовичу они нравились. Мы как раз окончили 10-й класс, Вовка поступил в медицинский институт, что неудивительно, ведь у него родители были врачами. Он был красивым парнем с длинными ресницами, но очень медлительным. А я был быстрым – поэтому тут же догнал девушек и познакомился с ними. За одной стал ухаживать, целый месяц назначал ей свидания, пока она мне вдруг не сказала, что выходит замуж за Вовку.
Сегодняшний Баку – удивительно красивый город. А в наше время был, пожалуй, лишь один «проект», который в народе назвали «Миллион за улыбку»: перед приездом Хрущева в Баку вскрыли мостовые и тротуары от Молоканского сквера до бульвара (Никита Сергеевич должен был пройти этим маршрутом) и замостили мрамором. По слухам, затея обошлась в какую-то фантастическую сумму, и каждый, кто рассказывал о ней, прибавлял миллион-другой от себя.
Я жил у дедушки на улице Димитрова, 57, бывшей Бондарной. А мои родители – на Украине, в Полтаве, где отец после войны получил работу. В квартире деда было всего две комнаты, а семья большая. Было тесно, так что уроки я обычно делал у друзей. Вообще тогда как-то принято было делать уроки вместе. Во дворе кипела жизнь, на улице под балконом дети всегда играли в футбол, а сверху на них щедро сыпалась пыль, потому что на крышах соседки выбивали шерсть из матрасов или чистили ковры. Из одного окна доносились звуки зурны, кто-то громко пел мугамы, из другого – русская гармошка, из третьего – грузинские песни.
Три года назад я приезжал в Баку на кинофестиваль и, конечно, первым делом пошел посмотреть на свой дом. Мне повезло: именно мой отрезок улицы тогда еще не реконструировали, и двор сохранился. Он оказался таким маленьким! Но почти все осталось как 60 лет назад. У колонки в центре двора стоял мальчик лет шести-семи, и у меня было полное ощущение, что он – это я в детстве.
После школы я поступал в Бакинский университет и вступительное сочинение написал в стихах, чем вызвал большой шум. Но на истории меня «срезали» из-за «пятого пункта» в паспорте. Я оказался единственным из класса, кто не поступил в вуз. Остальные 18 моих одноклассников стали студентами. Дедушка с бабушкой страшно переживали по этому поводу: как же так – еврейский мальчик провалил экзамен! Позор семье!
В разгар этих переживаний к нам во двор пришла девушка неописуемой красоты и стала спрашивать, где живет Эдуард. Неслыханное дело: азербайджанская девушка сама приходит к молодому человеку, который еще и младше ее лет на пять! Разумеется, все соседи высыпали на балконы и стали наблюдать, что будет дальше. Девушка поднялась к нам, на пороге ее торжественно встретили бабушка с дедушкой. Оказалось, прекрасная незнакомка – дочь декана филфака АГУ профессора Алекперли: «Мой папа приглашает вас сегодня вечером к нам на ужин».
Что тут началось! Бабушка кинулась гладить мою единственную нейлоновую рубашку и чистить единственные брюки. Дедушка-шапочник сшил новую кепку. Брат зубным порошком почистил мои парусиновые туфли. Вот такой нарядный я пришел к декану, и тот сказал: «Молодой человек, вы поэт, и я тоже пишу стихи. Так что сегодня у нас будет вечер поэзии». Мы сидели весь вечер, пили чай и читали друг другу стихи. На прощание профессор мне сказал, чтобы на следующий год я снова поступал и ни о чем не беспокоился. Ну, я и не беспокоился – то есть не готовился. Следующие вступительные экзамены выглядели для меня так: я входил в аудиторию, брал билет, но не успевал даже заглянуть в него, потому что преподаватели торопили: «Иди скорее к доске и рассказывай свои стихи, пока проверочная комиссия не пришла». Так я сдал три экзамена и получил пятерки, а на экзамене по истории мне поставили тройку. В результате я не набрал проходной балл.
Я отправился в армию, а когда вернулся через два года, запихнул форму под кровать и больше никогда ее не доставал. Почти сразу меня взяли корреспондентом в газету «Социалистический Сумгаит», которая выходила три раза в неделю. Это была прекрасная практика! Нас было четверо молодых журналистов, и мы через день должны были сдавать по полосе текстов. Не сдашь материал – полоса останется пустой. Почти каждый день фотокорреспондент сажал меня в коляску своего мотоцикла, и мы ехали делать очередной очерк про сумгаитские предприятия – на алюминиевый, нефтеперерабатывающий, химический заводы.
Недавно меня пригласили на встречу со студентами журфака МГИМО. Захожу в аудиторию – а там 50 девушек. Я им говорю: «Девушки, если хотите стать журналистами, то не просиживайте вы тут юбки. Идите работать в какую-нибудь многотиражку, там вы всему научитесь!» По-моему, правильно сказал. Но в МГИМО меня больше не приглашают.
Итак, мы, четверо журналистов «Социалистического Сумгаита», были очень молоды. Поэтому придумывали себе разные игры. Например, называли друг друга Петями и соревновались, кто на своей полосе чаще упомянет это имя. Наш главред Варшавский об этой игре не догадывался. Настоящий триумф я испытал, когда перешел в «Бакинский рабочий» и в первой же своей статье два раза ввернул «Петю». Из Сумгаита тут же пришли поздравления.
Я работал в отделе очерков и фельетонов у Давида Исаевича Гликштейна, которому очень многим обязан. Он учил меня писать, вычеркивая лишние слова из моих текстов. Не один я воспитанник Гликштейна. Ему обязан своей биографией и Леонид Зорин, автор «Покровских ворот». Леонид, у которого тогда была совсем другая фамилия, в 11 лет писал стихи, а юный тогда журналист Гликштейн показал эти стихи Максиму Горькому, приехавшему в Баку. Горькому стихи понравились, и у Леонида в 11 лет вышел первый сборник.
Но я рассказывал о Гликштейне. В каждом субботнем номере «Бакинского рабочего» у нас была полоса «Пером Моллы Насреддина». Этим пером писали мы с Гликштейном. И вот наступило 12 апреля 1961 года. Все полосы завтрашнего номера газеты уже набраны в свинце, кроме первой страницы. Но в 9.15 поступило сообщение о полете Гагарина, и главный редактор, Николай Николаевич Гладилин, собрал редакцию в своем кабинете, чтобы срочно переделать номер: он должен быть полностью посвящен полету в космос. Все сидели у глав¬реда, а меня не позвали: я же фельетонист, что я мог написать о Гагарине? Поэтому я ходил по коридору и обиженно курил. Когда летучка закончилась, я заглянул к Гладилину. Он что-то говорил одновременно в две телефонные трубки. Я деликатно спросил: «Николай Николаевич, можно я пойду в роддом?» «Да иди ты… куда хочешь!» – отмахнулся он.
Получив разрешение, я побежал в роддом на улице Басина, где, кстати, сам появился на свет за 23 года до описываемых событий. Мужчинам вход туда был строго воспрещен – они толпились под окнами. А меня с редакционной «корочкой» пропустили к главврачу. Это была строгая женщина, мегауважаемый человек в Баку. И вот я стою перед ней, маленький и рыжий, и начинаю с пафосом поздравлять ее с большим праздником – первым полетом человека в космос.
– А я какое отношение к этому имею? – не смягчается она.
– Ну, есть мнение, что ваших новорожденных следует назвать Юрами. Сколько сегодня родилось мальчиков?
– Одиннадцать. А чье это мнение?
– Да как вам сказать… В общем, меня прислали из главной партийной газеты республики.
Она молча выдала мне халат и повела к роженицам. Я бодро поздравил их с полетом Гагарина в космос и завершил свое выступление так: «А если вы сейчас назовете своего сына Юрием, ваша фамилия появится в газете и вы прославитесь на всю республику». В результате все одиннадцать новорожденных мальчиков – азербайджанских, русских, еврейских, грузинских – стали в тот день Юрами. И я написал «Весенний репортаж», который Гладилин поставил на первую полосу.
Но история на этом не закончилась. Прошло 50 лет. 12 апреля 2011 года мне позвонили из телекомпании «Мир» и предложили сделать телемост с одним из моих «крестников». Так я увиделся с Юрием Гусейновым, который в тот день праздновал юбилей. И, кстати, узнал, что его племянник готовился в Звездном городке стать первым азербайджанским космонавтом!
«В нашем 10 «б» классе было 19 учеников. И они представляли девять национальностей»
