В Центре Гейдара Алиева прошла выставка «Бабур-наме» – редких миниатюр XVI века из коллекции московского Музея Востока. «Баку» изучил выставку и прогулялся по городу с директором музея Александром Седовым.

«Я здешних мест совсем не знаю, хоть и родился в Азербайджане, – говорит Александр Седов, оглядываясь на дворец Ширваншахов. – Родители приехали сюда после войны строить Мингячевирскую ГЭС – это на севере страны, на реке Куре. На стройке познакомились, поженились, родилась сперва сестра, потом я. Но мы уехали, когда мне было два с половиной года, так что, конечно, я ничего вспомнить не могу. Ну разве что по фотографиям тех лет – их в доме по-прежнему много. У родителей остались очень теплые воспоминания о временах, когда они были молоды, а мы – совсем детьми. Был свой дом, папа растил виноград – он очень это дело любил».

В Азербайджане Седов с тех пор не был: «Мои научные интересы лежали немного в другой области. По профессии я археолог, копал сперва в Южной Сибири, потом в Таджикистане, Южном Узбекистане. Потом переквалифицировался на Аравию, с 1983-го почти каждый год езжу в Йемен. Впервые оказался в Баку совсем недавно, в 2004 году – мы привозили выставку японских гравюр. Для меня это открытие: совершенно новый город – и удивительный. Я ведь на Востоке много где был, многое видел. Не так давно проехал по столицам Закавказья, и Баку, конечно, сильно выигрывает в сравнении. Здесь какой-то очень правильный баланс – Востока и Европы, климата, человеческих отношений. Здесь хочется остаться подольше».

В московском Музее Востока, где Восток понимается расширительно – «все, что не Запад», от Японии до Океании, – азербайджанскому искусству тоже отведено место: в частности, музею принадлежит богатейшая коллекция азербайджанских ковров. Регулярно проходят выставки художников из Азербайджана: Расима Бабаева, Арифа и Орхана Гусейновых, Гейюра Юнуса и многих других (в декабре 2016 года, например, планируется выставка Энвера Аскерова). Но обратная связь с Азербайджаном прерывалась на 20 с лишним лет. «Музейные контакты после 1991 года практически прекратились, – говорит Седов. – Только совсем недавно мы снова получили возможность привозить выставки в Азербайджан».

На этот раз музей представил в Баку одну из жемчужин своей коллекции – живописные миниатюры из рукописи «Бабур-наме» XVI века. Это мемуарные записки Захир ад-дина Мухаммеда Бабура – потомка Тамерлана, основателя империи Великих Моголов. Позже в индийских мастерских Акбара Великого (внука Бабура) – скорее всего, в Лахоре или Агре – эти записи богато иллюстрировала целая бригада живописцев; там же их перевели с чагатайского, родного языка Бабура, на персидский, и списки разошлись по миру. Часть рукописи попала в Россию: в 1906 году разрозненные листы купил на нижегородской ярмарке у персидских купцов промышленник и меценат Алексей Викулович Морозов. Потом они перешли к Щукину, от него – в дар Москве и в конце концов оказались в коллекции Музея Востока. Считается, что недостающую часть в начале XX века приобрел лондонский Музей Виктории и Альберта и до сих пор хранит ее. «Вроде бы это две части одной рукописи, но, чтобы точно удостовериться, нужно положить их рядом и сравнить, – поясняет Седов. – Пока что этого никто не сделал: подобное не так-то просто организовать».

«Бабур-наме» – рукопись не то чтобы неизвестная, но все московские 54 листа почти никто не видел целиком. И уж тем более они никогда не пересекали границ страны: состояние сделанной вручную бумаги XVI века не самое лучшее, и чтобы перевезти листы, потребовалось заказать для каждого специальный сохранный футляр, поддерживающий нужную температуру и влажность.

Бакинцам досталась удивительная редкость: иллюстрированные лучшими мастерами своего времени мемуары полководца, поэта и писателя, который стал правителем в 12 лет, в 14 захватил неприступный Самарканд, был падишахом Кабула, покорил половину Индии, при этом изучал географию и ботанику, сочинял стихи и переписывался с Алишером Навои. Он заносил в дневник не только важные события собственной жизни – взятия городов, подсчет даров, бегства изменников, – но и описывал флору и фауну новых для него мест. И потому на самых красивых листах рукописи резвятся меланхоличные носороги, дерутся черные козлы калахари, летают попугаи и индийские скворцы шараки, а воины в разноцветных одеждах целятся из луков и мушкетов в грустного и почему-то бородатого крокодила.

Веками знаменитая рукопись была настольной книгой императоров; эти листы рассматривали восточные властители, а позже – коллекционеры восточных редкостей. Бакинцы, собравшиеся на открытие выставки в Центре Гейдара Алиева, заново открывали для себя мир, по-прежнему способный поразить любого. «Смотри, она же вообще не плоская, совершенно ренессансная вещь! – возбужденно перешептывалась пожилая чета, рассматривая миниатюру «Охота Бабура в долине Каттаваза». – Какая глубина и какие краски! И это XVI век!»

В день вернисажа Александр Всеволодович проверяет, как проходят последние приготовления к открытию, отмечая невероятный уровень организаторов: «Эта выставка сделана за рекордные сроки, для музейного дела почти немыслимые, и сделана идеально». У нас остается время для прогулки по Ичери шехер – ведь вдвойне интересно пройтись по его переулкам с профессиональным археологом. «Есть разные подходы к реконструкции, – говорит Седов, внимательно разглядывая восстановленные памятники Старого города. – Можно аккуратно консервировать руины и ничего от себя не добавлять. Но мне все-таки ближе вариант с восстановлением старой архитектуры – конечно, бережным, а не варварским. Безусловно, и в руинах есть свое очарование, и если бы бакинский Старый город располагался где-нибудь в пустыне… Но это живой организм внутри большого мегаполиса, здесь по-прежнему живут люди. Нужно думать и об их комфорте, и о том, чтобы получился привлекательный туристический объект. Мне, честно говоря, нравится, как реконструировали Ичери шехер. Все сделано из такого же известняка, и не забывайте – среда здесь агрессивная, морской климат, ветер… Очень скоро новые камни покроются патиной и будут неотличимы от старых. Нет, очень удачное решение. Кстати, старые бакинцы мне говорили, что и дух квартала изменился к лучшему. Лет 40 назад здесь было опасно гулять вечерами, а сейчас – пожалуйста!»

Мы проходим мимо лавки с коврами, и директор улыбается: «Увы, совсем не разбираюсь в коврах. Вот отец разбирался, любил их и знал в них толк. А мне не передалось. Когда я пришел работать в Музей Востока, от предыдущего директора в рабочем кабинете остался азербайджанский ковер. Я как-то и не обратил внимания – ну ковер и ковер, пусть висит. А потом зашел коллега, археолог Хизри Амирханов, дагестанец, – и прямо кинулся его гладить: «Какой роскошный!» А я этого не чувствую и оценить не могу. От незнания, видимо».

Но ведь по большому счету вся восточная культура построена именно на восхищении орнаментами, абстрактными мотивами – без этого ее сложно любить и, наверное, трудно в ней разбираться? «У нас в коллекции вещи от Японии до Марокко и от Чукотки до Южной Америки, – отвечает Седов. – Все ценить и во всем разбираться невозможно. Есть темы твои и не твои, в науке всегда так. Скажем, я всегда занимался древними культурами – Южной Сибири, Средней Азии, потом стран Аравии. Меня еще в Академии наук несколько раз пытались переориентировать на археологию Китая – я начинал изучать, но не пошло. Не мое. Или культура Древнего Египта – поразительно интересная, но меня не трогает. Когда мы копаем в Аравии, то в многослойных памятниках находим предметы разных эпох, и я много раз убеждался, что доисламская эпоха мне ближе и понятнее. Есть, например, потрясающе красивая глазурованная керамика Аббасидов – многие ею восхищаются, а я нет. Более древние, вроде бы грубые, примитивные сосуды мне кажутся куда более ценными – и радуют, честно говоря, больше».

«С другой стороны, – задумчиво добавляет он, – совсем древние предметы – палеолит, неолит – я тоже не могу понять. Один коллега именно этой эпохой занимается, и он обожает орудия каменного века, видит в них красоту. А от меня она ускользает. Впрочем, ученые, которые занимаются каменным веком, это всегда особые люди».

Мы минуем Шемахинские ворота, проходим мимо уличных торговцев, и Александр Всеволодович провожает одобрительным взглядом вывеску бакинского Музея археологии. «Археология – самый сложный для музейного дела предмет, – говорит он. – Сделать хорошую археологическую выставку невероятно сложно. Предметы часто незрелищны, это почти всегда фрагменты… Даже когда выставляешь шедевры – золото скифов или фракийцев, мы однажды делали такую выставку из болгарских частных собраний, – все равно публике не так-то просто получить удовольствие. Важно же объяснить контекст. Между прочим, один из лучших дидактических музеев археологии на свете – это музей в Гобустане. И сама территория обустроена неплохо, и музей сделан очень здорово: внятно, логично, с использованием мультимедиатехнологий, и любому школьнику там все понятно. Вообще в Азербайджане чувствуется, что государству не все равно и оно активно вкладывается в музеи. Я в мае привозил в Гобустан своего 12-летнего сына – он просто не мог оторваться. Ну и, конечно, сама возможность увидеть живьем легендарные наскальные рисунки для профессионального археолога невероятна. Это же картинки из наших школьных учебников, я их с детства помню».

Наверное, для ученого сменить предмет исследований – это как сменить веру, предполагаю я. «Вроде того, – усмехается Седов. – И меня много раз пытались перевербовать. У меня есть немецкий коллега, с которым мы вместе изучали памятники Йемена, – он резко все поменял и теперь занимается тихоокеанской культурой. И меня пытался переманить, поскольку мы давно дружим. Я ездил в Полинезию, на острова, много колесил по Перу… Конечно, все это безумно увлекательно: культура майя, древние города, истуканы, Мачу-Пикчу. Но сердце мое остается холодным. Променять на это мою древнюю Аравию? Не понимаю, как это вообще возможно».

Мы останавливаемся на Базарной площади и рассматриваем древние захоронения. Директор внимательно изучает могильники и тут же замечает, что каменные бараны очень похожи на скульптуры, которые он находил в Омане и Йемене. И стилизованный отпечаток стопы на одном из надгробий – очень распространенный в арабском мире мотив. Значит ли это, что древние азербайджанцы бывали на Аравийском полуострове? «Ну, навряд ли. Такие рифмы встречаются по всему миру, и они, безусловно, завораживают, но строить на их основе сложные теории я бы не стал. Я верю в то, что есть универсальные сюжеты и что люди в разных частях света могли самостоятельно придумать что-то очень похожее. В одно и то же время, во втором тысячелетии до нашей эры, жители Египта и Южной Америки стали строить пирамиды и использовать их как погребальные сооружения. Есть ли между этими событиями связь? Думаю, нет».

«Больше всего меня интересует назначение вот этого строения, – продолжает он, повернувшись к Девичьей башне. – Это ведь до сих пор загадка. Что это было? Может быть, сторожевая башня? Но они обычно бывают частью фортификационных сооружений, а здесь их не видно. Я склоняюсь к мысли, что это дахма, зороастрийская «башня молчания». Последователи зороастризма складывали в них своих мертвых: по их представлениям, тел умерших не должны касаться ни земля, ни огонь. В башнях их обгладывали птицы. Я подобную видел в йеменском Адене, где большая зороастрийская община и эта практика существовала до 1968 года. А в Мумбае такие и сейчас есть».

Мы расстаемся у входа в бани Гаджи Гаиба. Через пару часов закончится рабочий день, и бульвары, парки и скверы наполнятся семьями, детьми и гуляющими парочками. Еще раз оглянувшись вокруг, Александр Всеволодович неожиданно признается: «Есть всего два города на Земле, куда я готов был бы переехать хоть сейчас. Один – мало кому известный городок в Омане. А второй – Баку. С каждым разом все отчетливее это понимаю».