Владимир Меньшов: жизнь в Баку

«Моя жизнь в Баку распадается на два периода: первый – от рождения до школы, второй – мои 20 лет».

Владимир Меньшов - актер, сценарист, режиссер, продюсер. Заслуженный деятель искусств РСФСР, народный артист России. Лауреат премии «Оскар» в номинации «Лучший фильм на иностранном языке» и Государственной премии СССР за фильм «Москва слезам не верит». Награжден орденами «За заслуги перед Отечеством» III и IV степеней.

У меня не ранняя память – первые свои годы я помню плохо. Мы тогда жили в Старом городе, но где именно находился наш дом, точно уже не скажу. По моим ощущениям – рядом с входом в крепость у Девичьей башни. Впрочем, сначала надо объяснить, как вообще моя семья оказалась в Баку.

Моя мама Антонина Александровна родилась под Астраханью в большой и богатой крестьянской семье. После революции родителей раскулачили, а дети разлетелись по стране. Мама стала горничной на судне, которое совершало рейсы из Баку в Иран. А мой отец на этом судне был первым помощником капитана. Он тоже астраханский, окончил мореходное училище и приехал в Баку строить серьезную красивую карьеру. В 1938-м родители поженились, а в следующем году, накануне моего рождения, отца вызвали в отдел кадров и предложили работать в НКВД. На такие предложения не принято было отвечать отказом. Это как раз был период, когда моя семья жила в крепости.

Через некоторое время отца на два года отправили по службе в советское консульство в Иране. Вот к тому моменту, когда мы вернулись оттуда в Баку, и относятся мои первые четкие воспоминания. Я был очень болен тогда: в Иране подхватил малярию во время эпидемии. Малярия – изматывающая болезнь: сначала температура больше 40 градусов, а когда жар проходит, начинается ужасный озноб. У меня приступы продолжались лет до 20. А когда мы только вернулись в Баку, к малярии прибавилось крупозное воспаление легких. Даже сейчас это очень серьезный диагноз, а тогда, для военного времени, тем более. Спасла меня мамина сестра, тетя Шура. Своей семьи у нее не было, и она тогда жила с нами. Кстати, в Баку обосновалась еще одна мамина сестра, Вера. Так вот, тетя Шура неотлучно дежурила у моей кровати. Она была рядом, когда у меня сами собой начали очищаться легкие. По ее словам, я тут же стал розоветь и приходить в себя. Вот такое чудесное исцеление.

Из больницы меня привезли в нашу новую бакинскую квартиру на проспекте Сталина (сейчас – Нефтяников) рядом с Домом правительства, который тогда еще только строился. Мы жили в типичном бакинском дворе с балконами по периметру. Дома были расположены колодцем, внутри кипела жизнь: приходили точильщики ножей, продавцы мацони, инвалиды и нищие. Иногда выяснялось, что это не просто нищие, а талантливые музыканты, которые устраивали маленькие концерты. Тогда двор казался мне огромным, но в детстве, как известно, деревья большие. Сегодня, когда я захожу в наш двор – а он сохранился, – у меня уже нет такого ощущения простора.

Мы проводили на улице весь день. Мне очень жалко современных детей, у которых нет двора. Во дворе мы в миниатюре проходили все то, что потом ждало нас в большой жизни: дружбу, любовь, обиды, подлости, интриги, презрение…

Рядом с домом был и детский сад, в который мы ходили с младшей сестрой – она родилась в 1941-м. Летом нас возили на курорт в поселок Мардакан. Кажется, нас возили еще и в Лянкяран – во всяком случае, у меня сохранились обрывки воспоминаний о лимонных и гранатовых деревьях.

…Была весна 1945 года. Я помню ночь Победы: включилось радио, по которому сообщили о поражении Германии. Акт о капитуляции подписали в два часа ночи, плюс разница во времени – в общем, наш двор узнал обо всем в четыре утра. У всех соседей сразу зажегся свет, с улицы раздались крики, появились какие-то люди, все радостно голосили. А я смотрел на них из окна, и эта картина навсегда осталась в моей памяти. День Победы я помню гораздо хуже той ночи.

В то время самой большой мечтой для меня было спрыгнуть с парашютной вышки на бульваре. Но я был слишком мал, меня на вышку не пускали, и оставалось только смотреть, как счастливчикам-взрослым пристегивают этот самый парашют (он был всегда раскрыт), те шагают с вышки и плавно летят вниз. Вышка сохранилась до сих пор, но с парашютом с нее уже не прыгают.

В те годы бакинский бульвар начинался у гостиницы «Азербайджан» и очень быстро заканчивался. До нашего дома он не доходил. Зато напротив нас был пляж, и мы, дети, бегали туда. Другим любимым развлечением было ходить на стройку Дома правительства. Там работали пленные немцы. Охраняли их слабенько: была натянута какая-то проволока, даже не колючая. Впрочем, бежать им было некуда, так что к этим немцам можно было беспрепятственно подойти. Мы давали им хлеб, а они нам – какие-то самодельные свиристелки. В 1947-м мы уехали из Баку в Архангельск, куда перевели отца, а Дом правительства к тому времени еще не достроили.

«Иногда выяснялось, что это не просто нищие, а талантливые музыканты, которые устраивали маленькие концерты»

separator-icon

Второй бакинский период случился у меня через 12 лет. За это время наша семья успела переехать из Архангельска в Астрахань, я окончил школу и четыре года безуспешно пытался поступить в театральный и кинематографический вузы в Москве.

Между этими попытками я был токарем на заводе, год работал шахтером в Воркуте. Для меня это было очень полезно: ведь я вырос домашним ребенком, а тут приходилось выбираться из таких ситуаций, что будь здоров! Я набирался жизненных знаний: тогда было очень модно бросаться навстречу трудностям, что-то преодолевать, ехать на комсомольские стройки. Наше поколение было очень романтичным – это понятно даже по песням тех лет, 1950–1960-х годов.

Я не хотел оставаться в Астрахани: уже просто не мог видеть сочувственных взглядов своих одноклассников. Они давно учились в вузах, только у меня все складывалось неудачно. В общем, после очередного непоступления в московский институт отец с помощью своих старых связей в Каспийском пароходстве устроил меня в Баку матросом на водолазный катер. И я снова поехал в город своего детства.

Город разросся, изменился. И жизнь стала более насыщенной: я ходил в драматический, оперный театры и, конечно же, в кино. Почти каждую неделю выходила новая картина, премьеры были по понедельникам, и я не пропускал ни одну. Ходил я обычно в кинотеатр «Низами».

Каждый новый фильм был событием: чтобы пойти в кино вечером, надо было днем отстоять очередь, купить билет. Уже вовсю работало «сарафанное радио»: всегда обнаруживались люди, которые успевали посмотреть новое кино чуть раньше, на утреннем сеансе. Они выносили фильму вердикт – «плохой» или «хороший». Я их никогда не слушал. В Баку я впервые увидел очень много фильмов, например «Шумный день» Анатолия Эфроса с совсем юным Олегом Табаковым. Я знал, что еще недавно Табаков учился в Школе-студии МХАТ, а тут он был настоящей звездой!

В те годы кино смотрели совсем не так, как сейчас. Люди приходили в кинотеатр задолго до начала сеанса. В фойе играл оркестр, выступали певцы, зрители были радостными, возбужденными в ожидании прекрасного события. А как они смотрели фильм! Сотни человек одновременно ахали, хохотали, пугались, влюблялись, плакали, негодовали, подавались вперед, отшатывались от экрана… В своей работе «Москва слезам не верит» я вернул ощущения, которые юношей испытывал в кинотеатрах. Для меня это очень важные моменты в картине.

Ходил я и в читальные залы библиотек. Тогда, чтобы взять «на абонемент» хорошие книги, надо было записываться, ждать своей очереди. А в читальном зале все сразу было в доступе. Я читал там кинематографическую литературу, так что к моменту очередного поступления в институт был теоретически прекрасно подготовлен.

«Во дворе мы в миниатюре проходили все то, что потом ждало нас в большой жизни: дружбу, любовь, обиды, подлости, интриги, презрение…»

Жил я тогда у второй маминой сестры, тети Веры. Это была дружная семья: тетя, ее муж дядя Шурик и двое их сыновей, моих ровесников, – Юрик и Славик. Их дом находился в поселке при заводе им. лейтенанта Шмидта, где дядя Шурик был бригадиром и признанным авторитетом. Жизнь двора в этом бакинском районе принципиально не слишком отличалась от жизни на проспекте Сталина. Точно так же все всё знали друг о друге, дети целыми днями бегали на улице, мужчины играли в нарды, хозяйки готовили обед. Жильцы ходили во дворе одетыми по-домашнему, а если надо было что-то спросить у соседа – то просто кричали ему с балкона, а он так же во всеуслышание отвечал. Все были бедны, но никого это особенно не угнетало, потому что все были примерно в одинаковом положении.

Сегодня от этого поселка ничего не осталось – снесли. По-моему, снесли и сам завод. Мне эти места показывал не так давно Славик. Он до сих пор живет в Баку вместе со своей женой Раей, она наполовину азербайджанка, наполовину русская. Они уже отметили золотую свадьбу – собственно, на это торжество я к ним в Баку и приезжал. Юрика, к сожалению, уже нет с нами…

А 50 лет назад, когда я с братьями гулял по Баку, это был самый интернациональный город в Закавказье. И все свободно общались на каком-то общем всем понятном языке.

Летом 1961 года я в очередной раз поехал поступать в вуз и был зачислен в Школу-студию МХАТ. И у меня началась совсем другая жизнь…

separator-icon

«В то время самой большой мечтой для меня было спрыгнуть с парашютной вышки на бульваре. Но я был слишком мал, меня на вышку не пускали»

Рекомендуем также прочитать
Подпишитесь на нашу рассылку

Первыми получайте свежие статьи от Журнала «Баку»