Поэт Ниджат Мамедов: слова, слова, слова…

Ниджат Мамедов — один из самых ярких поэтов и переводчиков современного Азербайджана. О том, каково это — быть сегодня профессиональным поэтом, мы и поговорили с ним.

Фото: Халид Зейналов

Много лет Ниджат Мамедов работал над своей первой книгой стихов "Непрерывность", и продолжительность работы была связана не только с тщательными экспериментами со словом, но и с параллельной деятельностью. Мамедов — автор монографии о творчестве Иосифа Бродского и переводчик, активно работающий над тем, чтобы у русскоязычных читателей была возможность познакомиться с творчеством азербайджанских и турецких поэтов, пишущих на родном языке. 

БАКУ: Само словосочетание «профессиональный поэт» звучит сегодня довольно странно. Как вообще вышло, что вы решили связать свою жизнь с поэзией, не будучи чувствительной выпускницей филфака? Вы с детства хотели стать поэтом?

НИДЖАТ МАМЕДОВ: Да никто с детства не хочет стать поэтом, просто так уж складывается узор… В какой-то момент понимаешь, что получаешь наполнение от взаимодействия с текстом, от самого по себе письма. А потом вдруг оказывается, что ничего больше и не умеешь, даже гвозди забивать. Это кошмарный на самом деле случай. И очень странный в контексте мировой истории. Ведь раньше, начиная с античности, поэты были одновременно полководцами, воителями, общественными деятелями, а сегодня это просто человек, который пишет на листе бумаги или на мониторе компьютера.

Не знаю, может быть, дело в какой-то подростковой акцентуации. Мне больше хотелось общаться с книгами, а не с людьми. Истоки же всегда трудно понять, просто чувствуешь склонность и идешь за ней. Мне не хочется употреблять слово «самовыражение», потому что, как говорил Элиот, поэзия – это не выражение чувств, а бегство от них. В том, что я пишу, старался не выражать свои индивидуальные чувства, а оперировать более абстрактными категориями. Поэзия сейчас в России, насколько я знаю, очень популярна, хотя у вас я никогда не был. Но я слежу. Есть какие-то интересные вещи, есть премии. И это не только ахматовщина и цветаевщина. Я ничего не хочу сказать об этих поэтессах, просто кроме них были Мандельштам и Пастернак.

БАКУ: Давайте вернемся к вам. Помните, как написали первое стихотворение? И какое первое стихотворение вы прочли?

Н.М.: Маяковский, «Облако в штанах». Это было в десятом классе, мне было не то 14, не то 15 лет. До этого я не мог запоминать поэзию, а прочитав «Облако в штанах» два или три раза, запомнил его наизусть. После этого я начал что-то сочинять, писал дневниковые заметки в стихах о первом снеге, но это я не считаю. В десятом и одиннадцатом классе пробовал какие-то юмористические, сюрреалистические вещи. Я учился в литературной школе, у нас в хрестоматии был Бродский, я что-то читал про экспрессионизм и сюрреализм, не зная на практике, что это такое. В какой-то момент я ввел в школе такую моду: мы забавлялись стишками. Мне это было очень легко – потому что тексты в моей жизни предшествовали миру.

Ну а потом я поступил на филфак… Я находился под ужасающим влиянием Бродского, даже монографию о нем написал. Но то, что символисты сделали в свое время с Пушкиным, поколение восьмидесятых сделало с Бродским – его стиль подвергся чудовищной инфляции. Сейчас то же самое происходит с Аркадием Драгомощенко. При жизни он был довольно маргинальным автором, а сейчас каждый пытается писать, как он. Наверное, вы правы, поэзия всегда находится в состоянии кризиса и переизобретения. Если автор не рискует, то это не искусство. Надо рисковать – синтаксически, тематически, стилистически.

БАКУ: Расскажите, как происходило формирование вашего стиля.

Н.М.: Если говорить конкретно, то просто читаешь, сравниваешь, стараешься не повторять других и самого себя.

БАКУ: У вас сейчас есть любимый поэт?

Н.М.: (Пауза.) Был до позавчерашнего дня. Но после того как я прочел его прозу в большом объеме, он мне разонравился. Я говорю об Аркадии Драгомощенко. Любимые поэты есть, конечно. Кроме Драгомощенко это Шамшад Абдуллаев – ферганская школа. В Баку был прозаик Александр Гольдштейн – он писал стихопрозу, тоже мне очень нравится. А так – Бодлер, Рембо, Элиот, Лотреамон. Мне кажется, что мы лишь продолжаем начатую ими революцию.

БАКУ: Есть еще один очевидный вопрос. Вы пишете по-русски…

Н.М.: Да, но при этом являюсь азербайджанцем.

БАКУ: Это сознательный выбор? Как так вышло?

Н.М.: Так решили родители. У меня азербайджаноязычная семья, и какие-то слова мне до сих пор приходят в голову на азербайджанском. Например, считаю и ругаюсь я на азербайджанском (улыбается). В быту я тоже говорю в основном на азербайджанском. Но потом мы переехали в русский сектор, я пошел в русский детсад, потом в школу, университет тоже был на русском языке – я изучал русскую филологию. Баку вообще был русскоязычным городом. Ну и кроме того, мне кажется, что русский язык вообще лучше приспособлен к современной поэзии. Он очень пластичен, на нем можно выражать массу оттенков мыслей и эмоций.

«Если автор не рискует, то это не искусство. Надо рисковать – синтаксически, тематически, стилистически»

БАКУ: Вы не пробовали писать на азербайджанском?

Н.М.: Нет, почему, я иногда пишу, но это скорее какие-то пародийные вещи в духе Пригова – пародирую омертвелые схемы. Серьезной поэзией заниматься не пробовал. Может быть, стоит мне, как Беккету, который перешел с английского на французский, перейти на азербайджанский и писать какие-то минималистичные стихи. Но те барочные вещи, которые я делал на русском, на азербайджанском я делать точно не смогу. С другой стороны, я по-русски пишу иначе, как азербайджанец. В этом, кстати, проблема многих азербайджанских поэтов. Им кажется, что надо продолжать традицию Есенина, но для меня и для вас «береза», например, значит разное. Прийти к этому мне помогла ферганская школа – писать на русском языке, но в обход русской культуры. Я не всегда этого придерживаюсь, но традиция много мне дала. Мне кажется, что язык именно так обогащается.

БАКУ: Чем зарабатывает человек, решивший стать поэтом?

Н.М.: Я – переводами. Денег хватает только на съем квартиры, еду и телефон. Хочу переехать в Гянджу, откуда моя жена, там тихая провинциальная жизнь, все гораздо дешевле. Может быть, надо научиться программированию – там сейчас деньги, это интересно…

БАКУ: А когда и как вы начали заниматься переводами?

Н.М.: В универе. У нас был предмет «переводоведение». И нам дали задание перевести классиков азербайджанской поэзии на русский. Я переводил все в рифму, в размере, но немного переиначивал – какие-то смешные рифмы придумывал; возник интерес. А потом я начал работать в газете, мне стали подкидывать какие-то переводы. В последнее время я еще пробую переводить русских авторов на азербайджанский. Перевел небольшую вещь Иличевского, перевел Мандельштама, хочу заняться Георгием Ивановым. Кроме меня этого никто не сделает. Либо это никому не интересно, либо переводчики теряются в структурах русского языка. Я, слава Богу, одинаково владею обоими языками. Не скажу, что одинаково хорошо, – скорее одинаково плохо (смеется).

БАКУ: Мы за разговорами о состоянии искусства как-то совсем ушли от того, что происходит лично с вами как с творческой единицей…

Н.М.: Я недавно завершил книгу, которая называется «Непрерывность». Я писал ее девять лет. Она частями выходила в журналах, сейчас я ее закончил и больше стихов писать не буду. Я написал сто стихотворений, не все из них одинаково хороши, но 20–30, по-моему, мировые. Это не самовосхваление, но мне, кажется, удалось чего-то добиться. Но сейчас я вижу конец поэтического. Нейросети участвуют в рэп-батлах… Поэтическое заканчивается.

БАКУ: Можете рассказать, как вы пришли к этому выводу?

Н.М.: Смотрите, слов очень мало. Ну то есть в русском языке много, конечно, тем не менее. Мандельштам говорил, что надо знакомить слова и в этом единственный смысл. Сейчас, мне кажется, почти все сочетания слов исчерпаны, не осталось ничего нового. Я вообще думаю, что после 1968 года ничего нового не происходит. Ни в музыке, ни в литературе, ни в искусстве вообще.

БАКУ: А чем вы собираетесь заниматься?

Н.М.: Не знаю, может быть, драматургией, а может, музыкой. Мне сейчас очень интересно заниматься видеопоэзией, менять медиум, совмещать музыку, видео и стихи. Может быть, за этим есть какое-то будущее.

Фото: Халид Зейналов
Рекомендуем также прочитать
Подпишитесь на нашу рассылку

Первыми получайте свежие статьи от Журнала «Баку»