КультураПоколения и поколения артистов танцуют «Легенду о любви». Привычное деление «в Мариинском – интереснее балерины, в Большом – танцовщики» и здесь оказывается верным.
В Петербурге публика рвется увидеть, как танцует Мехмене Бану Ульяна Лопаткина (особенно когда в роли Ширин оказывается восходящая звездочка Алина Сомова, и напряжение соперничества звенит не только в сюжете). В Москве, где спектакль сейчас не идет – дожидается ввода в строй основной сцены Большого, – балетоманы тоскуют по Николаю Цискаридзе, чей Фархад настолько вдохновенен, что мог бы на досуге расписать три дворца и прорубить три скалы. История «Легенды о любви» продолжается. И очевидно, что это история преодоления и побед. Так было с самого начала. Назым Хикмет написал ее в тюрьме. В 1938 году знаменитого поэта турецкий военный трибунал приговорил к 28 годам заключения, обвинив в призывах к антиправительственному мятежу. И хотя Хикмет действительно был за смену правительства и поддержал бы революцию, суд был неправедным: в качестве доказательств подрывной деятельности фигурировали легально изданные книги стихов, найденные у курсантов военного училища. Такой приговор мог бы сломить кого угодно, но не Хикмета: 36-летний поэт продолжил работать и в камере, даже перевел «Войну и мир». После парламентских выборов в 1950-м его выпустили. «Фархада и Ширин» он сочинил за два года до того, на десятом году заключения.
Легенда о любви? Безусловно. Хикмет знал, что такое любовь, – он был четырежды женат и в одну из жен сумел влюбиться на расстоянии, отбывая срок. Но вместе с тем это и легенда о свободе. Именно свободу символизирует вода, путь для которой должен пробить в горе Фархад. Создатели балета под солнцем «оттепели» 1961 года чувствовали это кожей, а позже, встретившись с Хикметом, услышали от него подтверждение. Балет, ставший самым знаменитым произведением Арифа Меликова и лучшим творением Юрия Григоровича, возник, когда в обществе было столько надежд. Когда казалось, что пробить стену возможно. Вот только его молодые создатели не знали еще, что с камнем порой справиться проще, чем с войлоком.
«Легенду о любви» приняли к постановке, балетмейстером был назначен Юрий Григорович, как и хотел Ариф Меликов, восхищенный предыдущей работой хореографа – балетом «Каменный цветок». Артисты пылали энтузиазмом: даже те, кому явно не доставалась премьера, мечтали о работе в спектакле. Но Кировским театром тогда правил Константин Сергеев, в прошлом великолепный классический танцовщик, в момент подготовки «Легенды» – главный балетмейстер театра, успешно редактирующий балеты Мариуса Петипа и менее успешно сочиняющий хореографию сам. И стала возникать такая знакомая, поколениями опробованная ситуация: совпадение репетиций. Артист выписан Григоровичем, а ему на то же время ставят репетицию в другой роли, о которой он всегда мечтал. Вроде бы случайная административная неразбериха, но работает прекрасно: актер не хочет упустить ни ту ни другую роль, постановщик ревнует, возникают ссоры...
Результаты бывают разные: артист или уходит с новой постановки, навсегда разругавшись с ее автором, или вообще лишается обеих ролей. Так Рудольфу Нурееву одновременно с «Легендой» были выписаны репетиции «Лауренсии», и Григорович не захотел отпустить его. Скандал, крики несдержанного на язык танцовщика – и «Легенда» лишилась великолепного Фархада. Нуреев был не единственным, кого так подставили, на такую же ситуацию жаловалась Алла Сизова.
Несмотря на «войлочные» попытки удушения, «Легенда» все же вышла – и имела грандиозный успех. Ольга Моисеева стала Мехмене Бану, и на сцене кипела смесь гордости и страдания. Ирина Колпакова в роли Ширин трепетала, как весенние листья на ветру. Александр Грибов был в равной степени каменотесом и художником: в мужественном танце чувствовалась поэзия, созвучная музыке. Главный петербургский критик тех лет Вера Красовская написала: «Легенда о любви» – синтез открытий балета ХХ века, как «Спящая красавица» – синтез балетных открытий XIX столетия». Дмитрий Шостакович назвал «Легенду» «спектаклем высокой музыкальной и театральной культуры». Уланова пожалела о том, что уже не танцует.
Войлочное шуршание тем не менее продолжалось. Недруги не отрицали дарований постановщиков, но стали продвигать мысль о том, что балет «не наш». Главным аргументом стал чрезмерный, по тогдашним представлениям, эротизм спектакля.
Посмотреть сегодняшним взглядом – ничего подобного: чистая графика, тонкий рисунок. Царица Мехмене Бану, отдавшая таинственному волшебнику свою красоту в обмен на выздоровление сестры, навсегда завесившая лицо платком и затем безнадежно влюбившаяся в придворного художника, видит сны наяву и страдальчески выгибается в мостик. Ее ни в чем не виноватая сестрица (разве ее вина, что, увидев рядом нежную красавицу и суровую правительницу с закрытым лицом, художник выбрал первую?) тает в объятиях героя – тот поднимает девушку вниз головой, ноги ее раскрываются в шпагате. Оба движения – будто набросок пером, танцующие линии. Но этот шпагат удостоился специального заседания Ленинградского обкома КПСС. Спасло спектакль то, что он уже побывал на гастролях в Москве и его видел Хрущев. Тогда генсек восторженно отозвался о балете, и на заседании один из артистов напомнил об этом: «Вам не нравится? А вот Хрущеву нравится!». Вопрос был исчерпан, заседание тихо закрыли.
Постановки «Легенды» в других городах и странах – это всегда истории обновления балета. И физического (Григорович выискивал в труппах талантливую молодежь, давал дебютантам шанс, и они его не подводили), и концептуального, идейного. Для театров постановка часто становилась окном в мир, доказательством, что балет может быть искусством вечным и вместе с тем остросовременным. Что можно работать с новыми авторами, не полагаясь только на Минкуса и Чайковского. Что музыка не обязательно должна быть служанкой артистов, требующих «тут помедленнее, тут побыстрее».
Шествие и Погоня – две грандиозные картины в балете – повлияли на огромное количество сочинителей танцев. В течение полувека и до сих пор то и дело можно видеть на разных сценах отблеск Шествия – монументальной закручивающейся спирали, величественной демонстрации власти. Шествие двигалось к дворцу, царица и ее сестра собирались взглянуть на то, как расписывают дворец, – и все величие застывало, становилось неважным и ненужным, когда две девушки одновременно влюблялись в одного молодого человека.
Впечатленные хореографы пытались воспроизвести и Погоню, когда Фархад и Ширин убегают от Мехмене Бану (царица впала в мстительное безумие – быть может, Фархад полюбил бы именно ее, если бы она не потеряла свою красоту из-за счастливой соперницы). Но этот нервный темп, эти вскрики музыки, напряжение надежды повторить никому не удалось. На эти попытки Ариф Меликов смотрит просто: «Воруют у тебя? Ну и ладно. Хорошо, что не ты воруешь».
Личности 
