Когда в 1972 году я начал работать с Сергеем Владимировичем Образцовым, он сразу сказал, что моя сильная сторона – школа представления. В отличие от школы переживания она присуща национальным театрам и, конечно, театру кукол. Образцов ценил и мой национальный темперамент. Так вот, обоими этими качествами, да и вообще всему, что есть во мне хорошего, я обязан любимому своему городу, зарубке на моем сердце – Баку. 

Не понимаю космополитов и не представляю, как можно жить, не гордясь своими корнями. То, что я – уроженец Баку, люди узнают при первой же встрече. Это моя особенность, часть индивидуальности. На гастролях в других странах всегда подчеркиваю: я – актер русского театра, но я – азербайджанец, кстати, единственный за всю историю Театра кукол Образцова.

Первое воспоминание о Баку сохранилось с очень раннего возраста. До сих пор отчетливо вижу такую картину: мне года два, я с мамой и папой на берегу моря. Но моря нет: до самого горизонта его поверхность скована льдом, вздымаются торосы, падает снег. Он летит прямо в лицо, щекам холодно, но я плотно закутан в одеяло. Высокий сильный отец держит меня на руках, рядом стоит маленькая хрупкая мама. Мне тепло и хорошо.

Мама утверждала, что такого не было, а если и было, я в силу возраста не могу этого помнить. Однако многие бакинцы говорили, что в 1950 году зима выдалась действительно очень суровая и Каспий у берега замерзал.

Аномальная зима случилась и в тот год, когда я учился в четвертом классе. Целых два дня непрерывно шел снег, город утонул в сугробах. Сразу выстроились очереди за хлебом, что, по моим наблюдениям, всегда происходило в Баку во время снегопада – то есть нечасто. Я смотрел из окна на побелевший город, на то, как по льду осторожно семенят прохожие, и с ужасом представлял, что же должно твориться в Москве, где зима длится по полгода.

Мы жили в доме на пересечении Торговой и проспекта Кирова (сегодня, соответственно, улицы Низами и проспекта Бюльбюля). Наша квартира находилась на третьем этаже, а на первом был ресторан «Ширван». Чуть дальше по Торговой жила моя одноклассница по музыкальной школе при Бакинской консерватории Нина Гуднина. Впоследствии она стала известной виолончелисткой. Когда Нина со своим инструментом по дороге в школу проходила мимо моего дома, она зычно кричала: «Адик!» Я брал скрипку, спускался, и мы вместе бежали на уроки.

…В тот день Нина заявила, что в школу не хочет, предпочитает играть со мной в снежки. От столь заманчивого предложения я отказаться не мог, и мы принялись беситься. Я так разошелся, что, когда мимо проезжал троллейбус – из-за гололеда двигался он довольно медленно, – схватился за заднюю лесенку, на которую залезает водитель, чтобы надеть «каблучок» на провода, и заскользил... Вдруг мои ноги стали медленно, но верно закатываться под троллейбус, а я ничего не мог поделать – ни прекратить движение, ни отпустить руки. Сначала Нина ошеломленно смотрела на все это, прижимая к себе виолончель. Потом отшвырнула ее, рванулась вперед, схватила меня за шубейку и выволокла уже практически из-под троллейбуса. Как потом выяснилось, инструмент она разбила, зато я остался цел…

Вы спросите, где же в это время была моя скрипка. Отдал, как обычно, Розе Соломоновне – ее мастерская по пошиву бюстгальтеров и шляп располагалась в нашем подъезде. Ну как мастерская – трехметровая комнатушка, занимавшая углубление на площадке рядом с лестницей. Там Роза Соломоновна умудрилась разместить стол, стул, швейную машинку, ширму, за которой переодевались клиентки, и даже… помойное ведро – ведь канализации в ее «офисе» не было. В мастерской слегка пахло содержимым ведра и «Красной Москвой».

Роза Соломоновна не только вела бизнес, но и по собственной инициативе выполняла в нашем подъезде обязанности консьержки. Она знала всех жильцов, их привычки, секреты и грехи. Так вот, когда я собирался прогулять школу, прятал скрипку у нее за ширмой. Роза Соломоновна поощряла мои слабости: «Аденька, оставь у меня скрипку, она ведь не копеечная, а ты поломать ее можешь. Оставь и иди куда тебе надо. Я никому ничего не скажу».

Когда Нина Гуднина, спасая меня из-под колес троллейбуса, разломала свою виолончель, я попенял Розе Соломоновне: «Почему вы не предложили моей подружке оставить инструмент за ширмой? Видите, что случилось!» На что та резонно ответила, что не обязана знать всех девочек, которые кричат под окнами «Адик!», а у незнакомых она вещи не берет.

Через несколько лет после этого Розы Соломоновны не стало, а когда в нашем доме надстраивали четвертый этаж, на месте ее каморки сделали шахту лифта.

Летом мы с родителями ездили на дачу, которая стояла на могучих валунах прямо над морем. Чтобы искупаться, надо было спуститься по петляющей между скалами деревянной лестнице. Каждое утро я практически голышом выбегал из дома и мчался нырять и плескаться.

Однажды счастливо упав в волны, вдруг заметил рядом огромное страшное чудовище. Оно показалось мне жутко волосатым. На самом деле это был, как теперь понимаю, тюлень или котик, который тоже в то утро решил порезвиться в теплой воде. Когда пришел в себя от шока, обнаружил, что стою у калитки своей дачи. Путь занял какие-то секунды, причем поднимался я не по лестнице, а карабкался по скалам.

Та история показала мне, семилетнему, как много внутренних сил и возможностей таится в человеке, о которых он даже не подозревает. Это придало уверенности в себе.

Когда я был дошкольником, все родственники – а семья у нас очень творческая – увлеченно знакомили меня с миром. Особенно в этом преуспела папина сестра, она работала педагогом в бакинском Театре юного зрителя. Часто тетя Шафига приводила меня в свой театр, усаживала одного в ложу, а затем спускалась в партер, чтобы смотреть на работу учеников. Интересно, что со многими из них я потом служил в ТЮЗе.

Так вот, однажды во время спектакля – кажется, это был «Кот в сапогах» – на сцену вышла колдунья. Она была ужасна, актриса играла очень убедительно. Меня настолько впечатлило ее появление, что я тут же упал в обморок, свесившись с бортика ложи. Дальше – нашатырь, скорая и семейный скандал. Тетя Шафига оправдывалась: «Я же хотела внести лепту в культурное образование Аденьки». Мама кричала в ответ: «А ты можешь эту лепту вносить сидя рядом с ним, чтобы он не свалился с балкона?»

К счастью, после этого мои походы в театры не прекратились. А надо сказать, в конце 1950-х – начале 1960-х Баку был очень театральным городом. Здесь появлялись интересные постановки, работали настоящие таланты, да и публика была искушенной.

Больше всего мне тогда нравился Театр оперы и балета. Я смотрел «Спящую красавицу», «Лебединое озеро», прекрасные национальные спектакли, из-за которых полюбил ладовую азербайджанскую музыку. Помню, в какой восторг привел меня балет «Семь красавиц»: семь потрясающих солисток танцевали свои балетные монологи, и ярче всех блистала белокожая красавица Гамэр Алмасзаде, азербайджанская Уланова.

А Лейла Векилова в «Девичьей башне»! Тонкая, изящная, с подростковой фигуркой – как она порхала по сцене в образе девушки, которую похитил жестокий падишах, как горевала, кружась на пуантах под симфонический мугам. Но вот она слышит шаги: в башню поднимается ее возлюбленный, он убил падишаха и торопится освободить невесту. Однако героиня думает, что это шаги ее мучителя. Спасаясь от бесчестия, она бросается с высоты и погибает.

Незабываемое детское впечатление! Наблюдая во всей красе истинную школу представления, я чуть было снова не упал в обморок, но удержался.

Став постарше, ходил в Академический театр драмы на спектакли, где играли близкие родственники. Например, тетя со стороны мамы, замечательная характерная актриса, исполняла кормилицу в шекспировском «Ромео и Джульетте». Я видел на сцене великую Лейлу Бадирбейли, блистательную Барат Шекинскую и ее выдающегося супруга Мехти Мамедова. Какая у этих актеров была речь, какие жесты!

Вообще, у Русского драматического театра в Баку богатая история. Здесь выступали Фаина Раневская и Михаил Жаров, играли Вера Ширье, Рахиль Гинзбург, Анатолий Фалькович, Юлия Колесниченко.

В юности мне тоже однажды посчастливилось сыграть на этой, без преувеличения, легендарной сцене – в спектакле театра «На Баилове» режиссера Леонида Герчикова. Это не прошло для меня бесследно, поскольку, уверен, существует некая театральная магия. Во всяком случае, и бакинские сцены, и сам Баку как большой театр, где не прекращается увлекательнейший спектакль с участием удивительно органичных актеров, научили меня и артистичности, и искусству представления, и науке перевоплощения лучше, чем годы учебы в театральном институте. Они дали понимание этики театра, познакомили с бушующими на сцене и за ее пределами страстями. Это, конечно же, усилило мой собственный темперамент, который так понравился Сергею Образцову.

В конце прошлого года после длительного перерыва, спустя 20 лет, я вернулся в Баку, где Театр Образцова давал гастроли. Кстати, в аэропорту произошла потрясающая встреча, которая со стороны наверняка показалась бы съемками программы «Жди меня». Я увидел, как навстречу идет огромный красивый человек, настоящая гора, и признал в нем Сашу Шаровского, с которым делил гримуборную в бакинском ТЮЗе. Он крикнул: «Аденька!», я в ответ – «Шурик!» Мы крепко обнялись. Сегодня Александр Шаровский – главный режиссер Азербайджанского государственного академического русского драматического театра им. Самеда Вургуна.

В первый же учебный день в музыкальной школе при Бакинской консерватории меня ждало два прекрасных сюрприза.

Во-первых, нашим классным руководителем назначили Надежду Павловну Лежневу, которая оказалась прекрасным чутким преподавателем. Я всегда относился к ней с безграничным доверием, что для советской школы не очень-то характерно. Надежда Павловна была очень пожилой дамой, но я воспринимал ее как эталон элегантности и безупречного вкуса. И еще – от нее всегда приятно пахло духами. Одним словом, это была не только педагог от Бога, но и настоящая женщина.

Вторым сюрпризом стало то, что она посадила меня на первую парту рядом с Фирой – худенькой тихой девочкой с поразительно красивыми руками. Я тут же влюбился в нее… Правда, влюбленность была моим обычным состоянием в детстве. Я был заласканным мальчиком, которого обожали в семье. Любил обниматься и даже не подозревал, что многие чувства следует скрывать. Мне было хорошо и уютно рядом с Фирой, я ей улыбался и немного стеснялся.

Как пишут в романах, «шли годы», а в нашем случае – десятилетия. И вот недавно на российском телеканале «Культура» я увидел передачу об азербайджанском композиторе, преподавателе Бакинской консерватории Франгиз Ализаде. Сразу узнал ее мягкую улыбку – это была моя Фирочка!