Балабей Балабеев делает национальные музыкальные инструменты: сазы, тары, кяманчи. И инкрустирует их перламутром и золотом. Мы поговорили в его мастерской и выяснили, сколько времени уходит на изготовление одного инструмента, где он черпает вдохновение и как его тар оказался в постоянной экспозиции Лувра.

Мастерская и дача Балабея Балабеева находятся на Абшеронском полуострове, в получасе езды от центра Баку. Когда уходишь с трассы налево, к двух-трехэтажным домикам, похожим друг на друга как члены большого родственного клана, навигатор сбивается с маршрута и виснет. Балабей муаллим терпеливо объясняет по телефону: «Сначала направо… потом налево… еще три раза направо», – и наконец встречает нас у ворот. «Салам алейкум, Яна ханым! Добро пожаловать, простите, у нас тут все по-простому…»

Оглядываюсь по сторонам: дом добротный, большой, но действительно простой, без излишнего декора. Во дворе дружелюбно лает и виляет хвостом собака – не какая-то породистая, просто собака. И сам герой – высокий, улыбчивый, немного смущенный. Из тех людей, которым, впервые встретив, сразу доверяешь как старым знакомым.

Музыка из тутового дерева

На стене в мастерской висят инструменты – пухлый грушеподобный саз с вытянутой декой и четыре тара. Корпус тара похож на цифру 8, к которой сверху приделали длинную ручку-гриф. У двух таров ручки уже инкрустированы перламутром, два ждут своей очереди. Я рассматриваю узор: чередование геометрических фигур завораживает, как мозаика в калейдоскопе. Провожу пальцем по грифу – палец скользит легко, как по зеркальной поверхности, не спотыкаясь и не чувствуя шероховатых склеек-швов. Будто не мозаика вовсе, а цельное перламутровое полотно.

«Эти еще не готовы, – говорит мастер, – вы на них не смотрите. Я потом готовый покажу, он в доме у меня. А то, знаете, незаконченную работу показывать… Давайте лучше расскажу вам про азербайджанские народные инструменты. У них поразительная история. Только представьте, сазами раньше называли вообще всё, на чем люди могли играть. Лишь потом договорились, что у саза должно быть не меньше восьми струн. Кстати, его прямой европейский родственник – лютня. Делают сазы из ореха, абрикоса или тутового дерева. Я больше всего тутовое дерево люблю».

Я расспрашиваю про тары, продолжая тайком любоваться хоть пока не оконченными, но уже прекрасными «восьмерками».

Балабей Балабеев рассказывает так подробно и любовно, как не рассказал бы, наверное, дипломированный экскурсовод. Оказывается, тары прославил Низами Гянджеви, который еще в XII веке написал про этот инструмент в своей «Пятерице». Точнее, он перечислил там 32 музыкальных инструмента, и среди них был тар. Писал про него и другой поэт, Мухаммед Физули. Балабей муаллим свободно, большими отрывками цитирует Физули на азербайджанском. Чувствуется, перечитывал его не раз. «Я всегда любил читать, с детства, – подтверждает он мою мысль. – И рисовать очень любил. И музыку. Ну и, получается, объединил все в своей работе».

Удивительно, но он не учился ни в каком учебном заведении – ни на художника, ни на музыканта. Семья жила в пригороде Баку, в Балаханах. Отец был мебельщиком, делал стулья, столы, серванты. Его мастерская находилась прямо в доме, маленький Балабей видел, как отец работает, но не был уверен, что хочет заниматься тем же.

Рядом жил руководитель музыкального ансамбля «Ирс», в переводе на русский – «наследие». Иногда он заходил к соседу-мебельщику и жаловался, что инструментов хороших нет, дефицит, найти сложно, играть не на чем. Тот, видимо, его слова запомнил. И когда услышал, что в Баку есть человек по имени Фазиль, который делает тары и другие инструменты, предложил сыну пойти к нему в подмастерья. Балабею как раз сравнялось 23, и он подумал: почему нет? Мастерская Фазиля располагалась в небольшом подвале недалеко от иранского посольства, и юноша каждый день из Балаханов ездил в Баку, в мастерскую.

«Меня это увлекло – из куска дерева делать музыку. Первый инструмент, который я сам сделал, был тар!» – Балабей муаллим рисует обеими руками в воздухе женственный силуэт, словно на ощупь помнит тот тар и его очертания.

Работа в подмастерьях продолжалась три месяца. Фазиль ученика хвалил, говорил, что он как будто сам все знает – зачем ему наставник? Нет, на самом деле мастер многое Балабею передал. Но правда и то, что Балабей, наверное, с самого начала чувствовал, как работать с деревом, чтобы оно стало музыкой. А идея инкрустировать инструменты пришла позже.

«Я, честно, не могу сказать, когда в моей голове эта мысль появилась, – смущенно говорит мастер, словно извиняется за что-то. – Но из любой обыденной, повседневной вещи мне всегда хотелось сделать что-то красивое. Это как с коврами. Вот есть обычный ковер, лежит дома, все по нему ходят. А есть ковры – произведения искусства, они в музеях висят. То же с инструментами. Они могут быть обыкновенными, а могут – уникальными».

Кроме таров, сазов и гавалов (азербайджанский вариант бубна), Балабей муаллим инкрустирует нарды («О, это я вам покажу!»), рукоятки кинжалов и кортиков («Многие коллекционируют холодное оружие, это хороший подарок»), ювелирные украшения: крупные серьги, кольца, браслеты. Но украшения – редко.

«Вот жене как-то сделал кольцо. Давно, правда. Она гордится, любит его. Это почти семейная реликвия. Но, вообще-то, работа ювелира гораздо легче, чем инкрустатора по дереву. Это почти любой может. Поэтому меня она не так увлекает».

Душа тара и «Великолепный век»

В мастерской Балабея Балабеева – печка-буржуйка, вазочка с кусковым сахаром, полка с книжками и телевизор. Спрашиваю, почему печка, зачем сахар и телевизор? Может, мастер тут не только работает, но и досуг проводит?

«Нет, досуг я все-таки в доме провожу, – смеется Балабей муаллим, – да и телевизор тут не смотрю, я его слушаю. Знаете, работать в полной тишине некомфортно. Но и когда что-то отвлекает, тоже не здорово. Я придумал выход: ставлю «Великолепный век», в нем 138 серий. Уже, наверное, десять лет он у меня в мастерской идет нон-стоп, все серии выучил наизусть, это меня устраивает. И разговаривает вроде кто-то рядом, и не мешает. А с печкой просто уютнее. У меня тут даже теплый пол есть, и вообще можно было бы любой обогреватель поставить, но печка вдохновляет. Так что зимой топлю ее, работаю и пью чай вприкуску с сахаром, в Азербайджане многие так чай пьют».

Если вынести за скобки печку и телевизор, мастерская похожа на лавку Аладдина – по крайней мере, по количеству перламутровых сокровищ. А еще на столярную и токарную мастерские в миниатюре. Молотки, молоточки, тиски, зубила, сверлильный станок, ножовки, полировочно-шлифовальные круги, боры, циркули и совсем уж загадочные (хотя бы для меня) станочки. Наконец, мастерская напоминает зуботехническую лабораторию. Примерно на таких станочках дантисты шлифуют металлокерамические конструкции и изготавливают зубные протезы.

«Вот этим, – показывает Балабей муаллим острое изогнутое лезвие, похожее на рыбу-меч, – я срезаю из раковины перламутр. Точнее, наоборот, срезаю с перламутрового слоя толстый слой раковины. Их привозят из Индии, Турции, Японии и Китая. Я их покупаю, потом нарезаю: сначала куски большие, потом поменьше, потом совсем маленькие. Главное, чтобы перламутровый слой стал тонким. Затем выкладываю на дерево, добиваюсь точного соответствия размера… Приклеиваю, жду, когда клей просохнет, шлифую. Но прежде, конечно, придумываю узор или сюжет. Сначала представляю в голове, потом на бумаге рисую карандашом, как эскиз картины. Позже накладываю на него перламутр. Как мозаику, да, примерно так».

На то, чтобы сделать сам инструмент, уходит не очень много времени, примерно неделя. Следом нужно убедиться, что всё хорошо: дерево не рассохлось, не треснуло. А потом взять в руки и сыграть на нем. Иногда инструмент сам подсказывает, какой узор на нем будет красиво выглядеть. Ведь у любого инструмента не только свое звучание, но и свой характер, душа, уверен мастер. Одному подойдет строгий графический орнамент, другому – более женственный, возможно, цветочный. У этого ритм – чередование элементов – будет быстрый, у того – плавный. Этот требует преобладания черного, тот – совсем светлый, легкий.

«В общем, мне с ними надо поговорить сначала, – рассказывает Балабей муаллим. – Играю я как самоучка, не как профессиональный музыкант. Но разговаривать с инструментами могу. А вот если я корпус инструмента хочу инкрустировать или нарды – что-то с большой поверхностью, то сначала придумываю сюжет. Для этого читаю книжки. Иногда по десять лет идею вынашиваю».

Балабей Балабеев кивает в сторону полки, где, прижавшись друг к другу обложками, стоят книжки на азербайджанском языке. Все – читаные-перечитаные, корешки немного пыльные (пыль в мастерских неизбежна), но явно не забытые и не случайные. Беру первую попавшуюся. Это «Деде Горгуд», национальный эпос, там 12 сюжетов – о любви, подвигах, предательстве и чести. Два сюжета Балабей муаллим сейчас отрисовывает для нового саза, поэтому перечитывает эпос, наверное, в сотый раз.

«В принципе, «Деде Горгуд» хорошо экранизирован. Но в фильм, конечно, не все вошло. Я хочу восстановить те моменты, которые в него не попали… Пойдемте, пожалуйста, в дом. Покажу вам нарды со сценами из «Хосрова и Ширин» и «Лейли и Меджнуна» – это две поэмы Низами Гянджеви. Лейли и Меджнун – наши Ромео и Джульетта, знаете, да?»

История одного камня

В доме Балабея Балабеева тоже все очень просто. Жена, Наргиз, хлопочет у плиты, с кухни доносятся головокружительно прекрасные запахи: кажется, нас будут угощать дюшбарой. Дюшбара – национальное блюдо, бульон с крошечными, размером с подушечку мизинца, пельмешками. Вручную слепить такие – тоже своего рода ювелирная работа, о чем и сообщаю Наргиз.

«Ой, что вы, – отмахивается она, – ювелир у нас Балабей, а дюшбару любая азербайджанская хозяйка сделает!»

В доме из предметов роскоши – пожалуй, только работы Балабея муаллима, и от них в буквальном смысле невозможно отвести глаз. На стене висит уже готовый саз с изумительно тонкой инкрустацией по грифу и краям верхней деки-«груши». На кресле стоит тар, полностью инкрустированный сюжетами из Низами: пять разных поэм, по две сцены из каждой. Использован натуральный перламутр, золото 750-й пробы, бриллианты и другие драгоценные камни. На ручке-деке – сцена, в которой отец отправляет Меджнуна в Каабу, святое место, где, возможно, он излечится от безумия. Другая сцена – Александр Македонский с Нушабой, правительницей города Барда. Во время пира Нушаба подает Македонскому на подносах не угощение, а драгоценные камни. «Но это несъедобно!» – говорит тот. «А зачем их тогда копить?» – вопрошает Нушаба.

Кажется, по работам Балабея Балабеева можно изучать мировую философию, религию и культуру. Как будто в подтверждение, он извлекает откуда-то из тумбочки еще не завершенные нарды. На одной из досок – сцена: Фархад рубит скалу, чтобы молоко, пройдя сквозь камень, утолила жажду его возлюбленной Ширин. Она изображена немного поодаль, верхом на коне – легкая, светлая, приветствующая героя. И Фархад, и Ширин, и конь выполнены из тончайшего перламутра. А скала – кажется, из какого-то другого материала…

«Перламутр для этой работы мне из Японии привезли, – рассказывает мастер. – Еще тут агат использован, по краям – инкрустация золотом. А скала, которую рубит Фархад, из камня. С ним интересная история вышла. Я часто за материалами езжу в Турцию, в Измир, там много магазинчиков, где продают драгоценные и полудрагоценные камни. В тамошних лавках меня уже знают, называют «Ататюрк таров» – что-то вроде «отец таров». Так вот, однажды в Измире я зашел в такой магазинчик, и один камень мне очень понравился. Спрашиваю продавца, откуда он. Тот говорит: из Амасьи. Это район в Северной Турции. А по легенде, наш Фархад именно в Амасье пробивал скалу, чтобы спасти свою Ширин! Конечно, я сразу этот камень купил. Так что тут не просто какой-то подходящий по цвету камень, а камень именно той самой горы. Бывают же такие совпадения!

На то, чтобы сделать одну сторону доски, у Балабея муаллима ушел примерно год: резать камень сложнее, чем перламутр, нужно добиться, чтобы он стал тонким-претонким, всего два миллиметра толщиной. При этом всегда есть опасность, что пластина в процессе раскрошится. Зары – сами кости, которыми играют в нарды, будут инкрустированы перламутром и золотом. По ободку шашки – маленькие бриллианты. 15 белых и 15 черных, все как положено, садись и играй! Но представить, что такими нардами можно играть, довольно трудно. Ими надо в музее любоваться, а не лупить шашками по драгоценной инкрустации.

Музейный экспонат

Впрочем, один тар, который сделал и инкрустировал Балабей Балабеев, давно выставлен в музее – в парижском Лувре. И попал он туда благодаря удивительному стечению обстоятельств. Первыми клиентами мастера были музыканты, игравшие на народных инструментах на свадьбах и других семейных торжествах. Одна певица попросила инкрустировать барабан, за ней подтянулись другие музыканты. Выступая перед публикой, они невольно рекламировали мастера. Ну а как, с другой стороны, он мог о себе рассказать? Никаких соцсетей тогда не было. Единственный доступный вид рекламы – сарафанное радио.

Как-то инструменты Балабея муаллима увидел председатель Общества дружбы Азербайджана и Германии Надир Агаев. Он рассказал тогдашнему Президенту страны Гейдару Алиеву – мол, есть такой мастер, делает уникальные инкрустации. Гейдар Алиев захотел взглянуть, и как раз накануне поездки во Францию ему доставили тар Балабея Балабеева. Достаточно было одного взгляда, чтобы Президент решил: «Мир должен знать, на что способны азербайджанские мастера!» И во время своего визита подарил тар Лувру. Спустя год, в день рождения Гейдара Алиева, Балабею муаллиму представился случай подарить Президенту копию того тара.