ЛичностиЕкатерина Рождественская не сразу поняла, что живет под одной крышей с великим поэтом, – для нее он был просто лучшим на свете папой. «Баку» поговорил с ней о детстве, давней семейной дружбе с Магомаевым — и конечно, о городе, который Роберт Рождественский нежно любил.
Слово «Баку» для Екатерины долгое время было сказочной абстракцией из папиных рассказов: Роберт Иванович любил Азербайджан и, возвращаясь, привозил пряно пахнущие сувениры вместе с удивительными историями. Эта связь, возникшая в детстве, протянулась через всю жизнь – в Баку с успехом проходила выставка фоторабот ее проекта «Частная коллекция». Сама Екатерина оказалась здесь уже взрослой… «Был юбилей Полада Бюльбюльоглу, большого друга нашей семьи, и он пригласил гостей в свой родной город. Это совершенно удивительное впечатление! В Баку чувствуешь себя, будто приехал в какое-то очень родное место».
Рождественский, впервые оказавшись в Баку, написал легендарное стихотворение «Спасибо!», построенное на обманутых ожиданиях. «Я думал: ветры начнут звенеть, / Дома задохнутся в пыли, / Увижу край, где царствует нефть – / Жирная кровь земли. / Наивно и смутно пытался я / Представить берег реки, / Где смирно пасутся, травку жуя, / Будущие шашлыки». Вместо этого он увидел нечто неописуемое: «Веселого солнца пламенный шар / Упал на гребень волны… / Ты ослепил меня, Азербайджан! / Ты оглушил меня, Азербайджан! / Ошеломил меня, Азербайджан, / Дыханьем своим весны».
Екатерина тоже поразилась увиденному: «Не ожидала такой современной архитектуры и такого уровня! Одно дело – что-то новое построить в центре, другое – пригласить Заху Хадид, самого известного архитектора планеты, и по ее проекту возвести столь невероятный ансамбль, как Центр Гейдара Алиева! Я вообще не понимаю, как он построен, там ведь, кажется, нет ни одной прямой линии».
Еще одно стихотворение Рождественского, «Если ты Баку не видел», на YouTube довольно часто читают актеры, блогеры, дети, с лихостью декламируя ударную концовку: «Если ты Баку не видел, что тогда ты видел, что?!» Это невероятно восторженное стихотворение, и можно было бы ожидать, что оно как-то подготовит Екатерину к встрече с городом, но она сразу отметает эту идею. «Когда стихотворение писалось, я была еще не в том возрасте и никак на него не реагировала – едва ли можно сказать, что оно на меня повлияло. Однако прекрасно помню, как родители ездили в Баку. Они тогда взахлеб дружили с Муслимом Магомаевым и Поладом Бюльбюльоглу, для меня просто дядей Муслимом и дядей Поладом. Помню, как рассказывали о встрече с Гейдаром Алиевым, как мама показывала какую-то чудесную шелковую шаль, которую он ей подарил, – эта шаль, кстати, у нас до сих пор.
В общем, по-настоящему стихотворение «Если ты Баку не видел» я поняла, уже повзрослев. Рада, что в Азербайджане отца вспоминают, потому что память – голодное существо, его постоянно надо кормить: новой книжкой ли, концертом, очередным прочтением стихов».
Сам Рождественский оказался в Баку с поэтическими выступлениями на излете великой эпохи, когда поэты собирали в СССР стадионы. «Все началось где-то в конце 1960-х – начале 1970-х, – рассказывает Екатерина. – Более чем уверена, папу пригласил Муслим Магомаев, с которым они в то время много работали вместе. Эта дружба и проложила отцу дорогу в Баку. Потом он бывал там часто, ездил вместе с мамой, и я им, конечно, немножко завидовала. Возвращались родители всегда абсолютно восторженные, с подарками, шикарными спелыми гранатами. Помню свое детское восхищение, когда открывался чемодан и комнату заполняли ароматы Баку. Эти запахи – очень сильное воспоминание».
Но если бакинские запахи прочно врезались в память, то при ответе на вопрос, как отец писал стихи или создавал текст песни, Екатерина всякий раз оказывается в тупике. «Ну что я могу сказать? Это все-таки дело интимное, он никогда их не писал посреди шума-гама, всегда уходил к себе и начинал работать. У меня тогда были совершенно другие дела, как и у любого подростка. Папа работает, и это нормально – просто быт. Я не обращала на это внимания!»
Конечно, в глубине души она осознавала, что чем-то отличается от сверстников. «Мне же рассказывали одноклассники, как работают их отцы. Утром берут портфель, уходят на службу, вечером возвращаются, ужинают… Тоже ритуал и тоже быт, но какой-то другой. У нас ведь как было? Отец никуда не уходил, сидел дома, запершись в кабинете. Там долго стучал на машинке, потом распахивал дверь, появлялся в громадном облаке дыма – он много курил – и звал всех нас: «Пойдемте, девочки, я вам почитаю!»
Роберт Иванович Рождественский сочинял стихи в доме, наполненном женщинами. «Прабабушка, бабушка, мама, я, потом родилась сестра, – перечисляет Екатерина. – Он был один среди девочек. При этом, конечно, в семье царил культ личности отца. Никем не навязанный – он просто сам собой как-то родился. Я, скажем, понимала, что нельзя играть в громкие игры, потому что буду папе мешать. У него были замечательные отношения с тещей, которая писала ему записочки: «Робочка, если встанешь раньше меня, буди, сварю тебе кашку». У нас полный шкаф этих милых, абсолютно нежных и удивительных записочек».
И все же наступил момент, когда Екатерина внезапно поняла, что папа, вероятно, не просто так целыми днями, куря сигарету за сигаретой, стучит по клавишам пишущей машинки. «Это было где-то в середине 1960-х, когда поэты выступали в больших залах и на стадионах. Мама меня повела в «Лужники», где выступал отец, и я села не за кулисы, как обычно, а где-то на трибуне. Стадион был полным. Глядя откуда-то издалека, я увидела, как на сцену выходит отец, такая маленькая фигурка…
Он стал читать свои стихи. Один, второй, третий, а потом в какой-то момент запнулся, забыл строчку, такое часто бывает у поэтов, и вдруг весь стадион, какая-то безумная куча народа, в едином порыве подсказал ему следующую строчку… И вот тут у меня случился шок. Я вдруг поняла: наверное, отец не зря сидит у себя в кабинете и что-то пишет, если все эти люди назубок знают его стихи. Очевидно, он занят делом, которое нужно людям. Этот эпизод навсегда врезался в память: маленькая фигурка отца и громадная толпа, повторяющая его стихи».
Те годы Екатерина вспоминает как «невероятный голод на свободу, новую поэзию, творчество, литературу». «Все шестидесятники, участники концертов и поэтических марафонов были друзьями родителей, – говорит она. – Без конца кто-то приходил, бабушка постоянно стояла на кухне и пекла блинчики или жарила котлеты. Я бегала на угол в магазин за хлебом, чтобы хотя бы сделать бутерброды, пока готовится еда. У нас был абсолютно открытый дом, и это меня приучило к обилию гостей. В Баку, знаю, принято накрывать столы и приглашать людей домой, в Москве-то сейчас не очень зовут... Раньше многие удивлялись, что я праздную какие-то события не в ресторане, а дома: мол, это ведь так хлопотно. Но я обожаю готовить, люблю, когда дом ломится от друзей, – мне это генетически передалось, получаю от этого настоящее удовольствие».
Впрочем, когда-то бесконечные родительские посиделки Екатерина, по ее словам, ненавидела. «Маленькой сидела под столом, смотрела на гостей и ждала, когда они уйдут. Или торчала с бабушкой на кухне. Родители были выездными, в отличие от миллионов советских граждан, и могли по месяцу-два, ну то есть просто вечность, находиться в какой-нибудь Южной Америке или Австралии, и я вообще не понимала, когда они приедут. А когда возвращались, в дом сразу набивались гости. Меня они не замечали, а главное, отвлекали от общения с родителями, которых я безумно любила и по которым страшно скучала! Поэтому, конечно, гостей терпеть не могла».
Впрочем, среди них все же встречались те, кого Екатерина была рада видеть всегда, – в их числе Муслим Магомаев, хотя их посиделки с Робертом Ивановичем часто затягивались до утра. «В него была влюблена моя двухлетняя сестра, он научил Ксению играть на пианино. Был такой период в начале 1970-х, когда он легко мог прийти без звонка. Бабушка сразу накрывала на стол, усаживала его обедать, потом они с папой и мамой шли в кабинет играть в нарды, а затем начиналась работа, и звучал его чудесный баритон». В репертуаре Магомаева корпус песен на стихи Рождественского занимает важнейшее место, и первыми их невольными слушателями нередко становились соседи: в доме на Новом Арбате, где жила семья Роберта Ивановича, были тонкие стены. «В доме внизу сидела лифтерша, которая всем всё рассказывала, – добавляет Екатерина. – Как только Муслим начинал петь, сразу раздавались звонки в дверь. Соседи приходили одолжить соль, спички, словом, выдумывали самые разные поводы, чтобы хоть одним глазком увидеть своего кумира.
Это счастье длилось несколько лет, вот тогда я и привыкла к тому, что в доме всегда компания, но есть несколько человек, которые выше и важнее. Самые настоящие друзья, близкие, родные люди. И Муслим, и Иосиф Давыдович Кобзон принадлежали к этой когорте. Я их очень хорошо помню и безумно люблю».
И Магомаев, и Рождественский были людьми очень скромными, говорит Екатерина. «Обоих отличали сдержанность, достоинство, благородство – в этом они были похожи. Не понимаю, как Муслим выдерживал напор фанаток: они постоянно его преследовали, сторожили у подъезда, в нашем доме тоже. А он невероятно спокойно, с улыбкой ко всему относился». Впрочем, в гостях у Рождественских природная сдержанность Магомаева нередко прорывалась безудержным весельем – у друзей певец чувствовал себя как дома.
Быть дочерью большого поэта наверняка нелегкое испытание, однако ни Екатерина, ни Ксения не помнят связанных с этим сложностей. «Я была его частью не только по крови, но и по духу. Абсолютно папина дочка. Как и сестра. Это не значит, что мы не были близки с мамой. Но с отцом у нас все было как бы по умолчанию, мы понимали друг друга без слов. Он был очень нежным, очень добрым, совершенно удивительным человеком. Он любил людей, понимал их – и его в ответ тоже очень ценили».
Позднее творчество Рождественского окрашено горечью – это стихи, полные тяжелых раздумий. Перестроечные годы поэт переживал непросто, и я спросил Екатерину, удавалось ли семье поддержать его в этот период. «Мы ему не мешали, – отвечает она. – Поэта такого уровня надо оставлять в тишине. Это очень важно – дать человеку обдумать свою жизнь и выплеснуть чувства на бумагу. Если он что-то хотел обсудить, мы с ним говорили, но сами в кабинет с разговорами не лезли. Оставляли его в одиночестве, зная, как оно ему необходимо».
Для многих людей новой эпохи общение с родителями неминуемо заканчивается в кабинете психоаналитика. Нам часто кажется, что мы что-то недорешали с родителями, чего-то недодали, что-то поняли не так, и рано или поздно наступает этап переоценки. Дочерям Рождественских этого не понадобилось – вероятно, из-за сохранившегося еще с детства ощущения глубокого внутреннего родства. «Я с какого-то момента перестала стесняться признаваться родителям в любви, – говорит Екатерина. – Поэтому у меня никогда не было ощущения, что я чего-то им недодала. Это очень важно – вовремя признаться родителям в любви, обнять и просто спросить совета. Важно не упускать такие моменты. Это и есть настоящее счастье – иметь возможность их услышать. Кажется, так будет всегда – увы, это не так. Но я успела сказать им о своей любви…»
«Это очень важно – вовремя признаться родителям в любви. Я успела сказать им о своей любви…»
