Не верю в знаки судьбы, за исключением одного: я появился на свет в Баку, в районе проспекта Кара Караева и одноименной станции метро, и уверен, что это повлияло на мою жизнь. Иначе трудно объяснить, как я, выходец из семьи, где ни в одном из поколений не было ни певцов, ни исполнителей, стал дирижером главного музыкального театра страны. 

Я родился в 1995 году, но успел застать старый уютный Баку, в котором практически не было высотных домов. Дореволюционные здания, покрытые темным налетом, похожим на сажу, казались совсем древними. Но после того как их почистили и отреставрировали, «ветераны» значительно помолодели, будто превратились в наших современников. Помню прежний бульвар с аттракционами – я обожал на них кататься. Сегодня с удовольствием опять получил бы порцию адреналина, но все аттракционы перенесли с бульвара в другие парки.

Свое дошкольное детство вспоминаю как калейдоскоп ярких картинок, потрясающих запахов и радостных событий. Вот летний домик у моря в Пиршаги, который наша семья снимала несколько лет подряд. Тогда еще не родилась моя младшая сестра, и внимание всех взрослых доставалось исключительно мне. Помню, как-то во время прогулки обнаружили, что на берег выбросило мертвого тюленя. Его туша казалась гигантской. Я долго находился под впечатлением, даже одного из членов рэп-группы «Дайирман» (ребята занимали домик по соседству с нами) называл «дядя тюлень»: он очень коротко стригся и имел довольно обтекаемую форму.

Творчество группы я тогда по достоинству оценить не мог, поскольку моим единственным кумиром в музыке был Филипп Киркоров. Обожал его песни, самозабвенно пел и танцевал, а родители радостно снимали весь этот цирк на камеру. У меня и своя сцена имелась – в доме маминых родителей в поселке НЗС (Нефтяная заправочная станция).

Тут необходимо сделать небольшое отступление, поскольку у этого дома и его обитателей потрясающая история. Прабабушка и прадедушка моей мамы были русскими, в Баку приехали из Пензы во время нефтяного бума и поселились в одном из новых домов на НЗС – добротных, двухэтажных, с толстыми стенами и высоченными потолками. Бакинцы почему-то называют их американскими, хотя я читал, что строительством занимались вроде немцы.

В этом доме родился отец моей бабушки Ирины, который стал художником. Он хоть и не обрел славы, но здорово владел ремеслом – вся бабушкина квартира увешана его прекрасными работами. Во время Великой Отечественной прадед мой отправился на фронт, дошел до Праги, там и встретил окончание войны. Решив воспользоваться моментом, он поступил в аспирантуру Пражской академии изящных искусств. Думаю, прадед предпочел бы остаться в Чехии, но дома ждала невеста, поэтому он вернулся в Баку. Вскоре в том же доме на НЗС родилась моя бабушка, которая до сих пор там живет. Представляете, почти 120 лет квартира принадлежит одной семье!

Так вот, моя сцена в бабушкином доме располагалась на подоконнике – они в «американских» домах почти полуметровой ширины (вообразите, какой толщины там стены!), так что было где развернуться. Бабушкин муж, Рафаил, с азартом мне ассистировал: включал два ярких фонаря и направлял их на меня, словно эстрадные прожекторы. Еще дед смастерил настоящий дискотечный шар, покрытый кусочками зеркала – он крутился и пускал волшебные блики на стены. Я брал в руки деревянный микрофон – тоже дедушкино изделие – и выступал на своем подоконнике под записи Киркорова.

Дед Рафаил был по образованию инженером-энергетиком, а по призванию – мастером на все руки. Чего только он для меня не делал! Сегодня самая любимая из всех моих дирижерских палочек – его работы. Дед сделал ее легкой и очень удобной, а для нужного баланса поместил в рукоятку кусочек свинца.

Когда я учился в начальной школе, в прокат вышла первая часть кинотрилогии «Властелин колец». Посмотрев ее, тут же почувствовал себя героем романов Толкина, даже Филипп Киркоров отошел на второй план: теперь я мечтал о битвах и подвигах. Дед выточил мне на станке деревянные меч и саблю. Прихватив оружие, я закрывался у себя в комнате и сражался с воображаемыми орками и гоблинами. Кстати, отец тогда же привез из Москвы прекрасное издание Толкина и первую книгу о Гарри Поттере, но я их даже не открыл. Да, большинство детей воспринимает фильмы лучше, чем книги, но, к своему стыду, я вообще был не слишком читающим мальчиком. По-настоящему литература меня заинтересовала только после окончания школы.

Но вернемся к деду Рафаилу. Самые яркие ароматы моего детства обитали в его гараже. Тут стоял крепкий запах смеси лака, краски, смазанных маслом станков и древесной стружки. Иногда дед разрешал мне поработать на своих станках, и это было более «адреналиновым» занятием, чем катание на аттракционах. Там же, в гараже, хранилось бесценное сокровище – настоящая фехтовальная рапира с тупым наконечником. На него дед надевал еще какую-то заглушку для полной безопасности и давал мне поиграть в мушкетера.

Он вообще не боялся доверять мне дорогие для него вещи. Например, свой «запорожец», за которым тщательно ухаживал. По мне, так это была самая крутая машина в мире. Отцовский BMW в моих глазах был жалким подобием блестящего красного дедовского «запорожца». Однажды, я был уже подростком, дед Рафаил объявил, что будет учить меня вождению. В качестве полигона выбрал пустынную дорогу в промзоне НЗС и показал, как пользоваться механической коробкой передач. У меня вроде бы получилось. Мы тронулись, но тут я как-то не так перевел рычаг скорости, машина задрожала, а дед впервые в жизни принялся орать на меня: «Орхан, это тебе не пианино, давай-ка без нежностей! Машине нужна крепкая рука!»

Два года назад дедули не стало, и дом в НЗС наполовину осиротел…

Из всех своих игрушек больше всего я дорожил железной дорогой. Во-первых, мне нравились путешествия, во-вторых, страшно привлекала железнодорожная эстетика. Однажды написал школьное сочинение «Я – машинист». Никогда не забуду тот день, когда отец привел меня в депо на станции «Бакмил», и там я как завороженный смотрел, как переключаются огромные рычаги, переводятся стрелки, расходятся по встречным путям поезда. В грохоте колес по рельсам я слышал ритмичную музыку.

Наверное, может показаться, что я все время проводил дома или в НЗС. Нет, как и все нормальные бакинские дети, бегал с друзьями во дворе, играл во всяческие ловилки, прятки и вышибалы. Только вот футбол, который во дворе обожали все пацаны, почему-то «не зашел». Я никак не мог понять, чем же привлекает эта игра. Честно говоря, до сих пор не понимаю.

В сентябре 2002 года мама отправила меня в музыкальную школу, в класс фортепиано. Не скажу, что мне нравилась эта затея, но я был послушным сыном. А мама ответственно взялась за дело и даже занималась со мной дома, хотя не умела ни играть на инструменте, ни читать ноты. Скорее всего, преподаватель просто объяснил ей, на что обращать внимание и как должны лежать пальцы на клавишах.

Примерно до четвертого класса музыкальной школы я терпел, а потом взбунтовался: не хочу больше музыки! Мама с трудом уговорила окончить семь классов, чтобы получить свидетельство о среднем музыкальном образовании. Удивительно, но вскоре мое отношение к учебе резко изменилось. Дело в том, что в программе появился предмет «музыкальная литература». Нам рассказывали о жизни композиторов, об истории возникновения их сочинений, объясняли, как строится музыкальное произведение. И я вдруг начал понимать, что же, собственно, играю, кто такие Бетховен и Бах, почувствовал силу их гения. Я просто заболел музыкой – и, уверен, не излечусь уже никогда.

В одно прекрасное воскресенье преподаватель повела нас на симфонический концерт в кирхе – слушать «Пер Гюнта» Эдварда Грига, которого мы как раз проходили. Живое исполнение – а солировал тогда Фархад Бадалбейли – произвело колоссальное впечатление. Наверное, именно тогда я четко понял, чем хочу заниматься в жизни. Кроме того, я впервые увидел работу дирижера – им был замечательный (ныне, к сожалению, покойный) Азад Алиев, художественный руководитель и главный дирижер Государственного симфонического оркестра Азербайджанского телевидения и радио. На моих глазах происходила настоящая магия, палочка Азада муаллима казалась волшебной, я в этом не сомневался.

Чуть позже, на концерте в филармонии, я увидел за пультом народного артиста Азербайджанской ССР Рауфа Абдуллаева – и утвердился в своей догадке относительно неземной силы дирижерской палочки. Оркестр исполнял увертюру «Эгмонт» Бетховена и музыку к балету «Петрушка» Стравинского, одного из самых любимых моих композиторов. А тогда я даже не знал, кто это такой, но, думаю, меня можно простить, ведь мне было всего 11 лет. И сегодня, выходя на сцену или наблюдая за коллегами во время концертов, каждый раз убеждаюсь, что магия в нашей работе существует.

Окончив семилетку, я объявил маме, что хочу продолжать образование и перейти в одно из лучших музыкальных учебных заведений Азербайджана – бакинскую музыкальную школу № 21 имени Ростроповичей. К моему удивлению, мама расстроилась. Оказалось, она совершенно не желала для меня музыкального будущего и мечтала, что я займусь более понятным делом – стану юристом или врачом.

В отличие от мамы папа воспринял мой план спокойно. Он окончил АЗИИ (сегодня – Азербайджанский университет нефти и промышленности), но, как и большинство тех, чья молодость пришлась на 1990-е, по специальности не работал ни дня. Отец занимался бизнесом. Выслушав меня, он сказал маме: «Пусть Орхан выберет ту профессию, от которой будет получать удовольствие».

Папа добился аудиенции у выдающегося композитора Арифа Меликова, чтобы показать меня: ведь начиная с 2005 года я сочинял музыку. В моих юношеских опусах было очень много от Шопена, узнавались и многие другие композиторы. Ариф Джангирович принял нас с папой в консерватории, послушал то, что я исполнил, не сказал ни «хорошо», ни «плохо», просто направил к педагогу для занятий композицией. Папа был доволен. Однако мое решение стать не композитором, а дирижером воспринял в штыки: он не понимал смысла этой профессии и считал всех дирижеров дармоедами. Помню его фразу: «Если станешь дирижером, то твоей дачей будет оркестровая яма». Сегодня, работая вторым дирижером Оперного театра, я часто думаю, что папа как в воду глядел.

В 2010 году его не стало. Это произошло совершенно неожиданно. В момент папиного ухода кончилось мое детство. Вскоре процесс, запущенный отцом – ведь это он старался продвинуть меня по музыкальной стезе, – стал набирать обороты. В моей судьбе принял участие папин кузен, живущий в Москве. Я поехал к нему и поступил в Московскую консерваторию – один из лучших музыкальных вузов мира. И стал тем, кем стал.