Азербайджанский художник Гейюр Юнус начал создавать мир своих картин 40 лет назад. На теплой планете Юнуса царят медитативное спокойствие, идеальная красота и тайна, не требующая разгадки. Там много любви и Бога – что, наверное, одно и то же. Этот мир с первого взгляда затягивает в себя зрителя и уже не отпускает. Невозможно поверить, что он сделан не из туманов, грушевого аромата и жемчуга, а с помощью кисти, масляной краски и классической техники.
Гейюр Юнус – заслуженный художник Азербайджана. Родился в 1948 году в поселке Амираджаны рядом с Баку. Учился в Азербайджанском государственном художественном училище им. Азима Азимзаде и в Академии художеств в Тбилиси. Участник многочисленных выставок в Азербайджане и за рубежом: в России, Казахстане, США, Германии, Турции, Франции, Великобритании, Норвегии, Финляндии, Дании, Голландии, Польше, Сирии, Иране.
Его работы есть во многих крупных музеях, таких как Государственная Третьяковская галерея и Государственный музей искусства народов Востока в Москве, галерея Оранжери в Париже, Берлинский этнографический музей, а также в личной коллекции Дэвида Рокфеллера в Нью-Йорке и других галереях и частных собраниях по всему миру.
БАКУ: Гейюр муаллим, каким было самое необычное прочтение образов ваших картин?
ГЕЙЮР ЮНУС: Этой весной в бакинском Музее современного искусства прошла персональная выставка, посвященная моему 70-летию. Выставлялось больше 100 работ, их увидело много людей, приходили журналисты, звучали поздравления и дифирамбы… В один из дней я взял книгу отзывов и первым делом прочел гневную запись: «Ничего непонятно! Что за кошмар у вас тут творится?!»
Выяснилось, что в какой-то момент книга отзывов на мою выставку попала в общее пространство музея. И одна посетительница, ошеломленная инсталляциями, абстракциями – в общем, всем тем, что можно увидеть в музее современного искусства, – схватила первую попавшуюся книгу отзывов и написала этот крик души. Так я оказался в ответе за все современное азербайджанское искусство.
БАКУ: Ваш авторский стиль невозможно перепутать ни с чьим другим. Видно, что на вас как на художника оказала влияние живопись времен династии Каджаров. Чем она вас привлекла?
Г.Ю.: Впервые каджарскую миниатюру я увидел в Бакинском государственном музее, но главное мое знакомство с ней произошло, когда я учился в Тбилисской академии художеств. Мой знаменитый родственник народный художник Азербайджанской ССР Саттар Бахлулзаде любил Грузию и часто приезжал меня проведать. Однажды мы пошли в тбилисский Государственный музей, и его сотрудники, решив порадовать Саттара, провели нас в запасники, где хранилось около 30 работ каджарской школы. Меня потрясла техника, в которой они были выполнены. Тогда у меня и в мыслях не было, что я смогу ею овладеть.
Уникальность этих картин вот в чем. До прихода к власти династии Каджаров в Иране миниатюры писали иначе: масляных красок не использовали, изображение было плоским. В конце XVIII – начале XIX века, во времена правления второго шаха династии Каджаров Фатх Али-Шаха власти стали поощрять художников, создавать им условия для работы. Нескольких из них во главе с самым достойным, Михр Али, отправили во Флоренцию и Мадрид. В испанском королевском дворце, куда попал Михр Али, он познакомился с Франсиско Гойей. Оба были придворными художниками, им было о чем поговорить. Гойя показал гостю не только свои картины, но и произведения Веласкеса, Сурбарана, других испанских мастеров из королевской коллекции и объяснил, как эта живопись технически исполняется на холсте. Вернувшись домой, Михр Али стал использовать новые приемы в своей работе, но темы его картин оставались в рамках исламских традиций. В результате получился особенный стиль, который мы сегодня знаем как каджарскую миниатюру.
Гейюр Юнус далеко не сразу нашел свой стиль и тему. Еще во времена учебы в Бакинском художественном училище многие студенты на его курсе подражали Саттару Бахлулзаде. Гейюр тоже стал писать натюрморты и пейзажи в стиле Саттара муаллима. Когда его педагог увидел эти работы, он ничего не сказал Юнусу, но поставил в известность самого Бахлулзаде. Тот позвал юного родственника на чай и со свойственной ему эмоциональностью накричал на него, не на шутку напугав Гейюра. Выпустив пар, Бахлулзаде спокойно объяснил, что на чужом стиле далеко не уедешь: кому нужна не слишком качественная копия Саттара, если есть оригинал? Этого разговора оказалось достаточно: с той минуты Гейюр стал искать собственный путь.
«ВОЗМОЖНО, ЧЕРЕЗ 100 ЛЕТ ЛЮДИ УВИДЯТ В МОИХ КАРТИНАХ ТО, ЧЕГО СЕГОДНЯ ДАЖЕ Я В НИХ НЕ ВИЖУ»
БАКУ: Вы изучали и технические, и философские аспекты каджарской живописи. Удалось ли открыть что-то важное для себя?
Г.Ю.: Я много чего изучал, потому что меня привлекало самое разное искусство: Древний Египет, шумеры, античная Греция… Каджарские мастера оказались мне ближе всех. Но давайте признаемся: философии в тех миниатюрах немного, это чисто декоративный жанр. Лица, изображенные каджарскими художниками, – это просто лица. Они красивы, но ничего важного зрителю не говорят. Они играют ту же роль, что детали одежды или интерьера: украшают картину, не отличаясь от какого-нибудь изображенного рядом кувшина. Так получалось не потому, что каджарские художники не могли написать мыслящее лицо или рассказать о жизни человека, изобразив один только его взгляд. Могли. Но они работали по канонам исламской живописи, а традиция требовала, чтобы картина была красивой и не содержала сюжета, мысли, философии и личности.
Я научился у каджаров этой декоративности, но пошел дальше – к изображению мыслящих образов. Мои картины разговаривают со зрителем, но не с таким, кто раз в жизни приходит в музей, разочаровывается «во всей этой ерунде» и уходит навсегда. Мои картины – для зрителя, который ищет духовную пищу и находит ее в изобразительном искусстве.
БАКУ: Говорят, что лучший зритель для каждого художника – это искусствовед.
Г.Ю.: Да, у искусствоведов взвешенный подход к восприятию картины, они видят, в чем заключается ее ценность, понимают изображенные символы и логично объясняют их происхождение. Зато у человека без специального образования часто бывает уникальнейший взгляд, он может увидеть на холсте никем не замеченный смысл, сделать свой, совершенно неочевидный вывод.
Вообще, сейчас мы слишком близко находимся к современным произведениям и, возможно, не замечаем в них чего-то важного. А следующие поколения воспримут их совершенно по-другому. Возможно, через 100 лет люди увидят в моих картинах то, чего сегодня даже я в них не вижу.
Кстати, вспомнил интересную вещь об искусствоведах. В 1999 году в Варшаве проходила их международная конференция. Долго обсуждали тенденции художественной критики и наконец вынесли резолюцию: изобразительное искусство не подлежит словесному объяснению!
БАКУ: Знаете, мне не совсем понятны некоторые вещи на ваших картинах. Вот рыбы, которых у вас так много: это же христианский символ. А вы – мусульманин, религиозный человек. Что вы хотите сказать, изображая рыбу? И цвет: почему у вас так много темных тонов – красного, коричневого? Несут ли они какой-то смысл или просто «утепляют» изображение?
Г.Ю.: Чаще всего рыба у меня – это просто вкусная рыба, которой так много в Баку и которую я очень люблю. Кстати, рыба как знак пророка-спасителя не только христианский символ. Что касается цвета, то меня просто тянет к теплым тонам, потому что я южный человек. Вообще, цвет на картине может многое сказать о том, где живет художник. Впрочем, Ван Гог северянин, а писал ярко, но тут уже говорит не происхождение, а темперамент.
К сожалению, сегодня я не вижу художников уровня Ван Гога, Матисса, Писсарро, Моне. Я спрашивал себя, почему так, и пришел к выводу, что люди искусства сегодня слишком часто стремятся не к тому, что одобряет Бог, а к мелким, малоценным вещам. Я пять лет преподавал студентам-художникам и постоянно говорил: перед тем как приняться за картину, подумайте, зачем вы ее пишете, что хотите сказать. Начинайте не раньше того момента, когда у вас появятся четкие ответы на эти вопросы. Возможно, тогда получится не просто картина, а произведение искусства, в котором есть сила, жизнь и философия. Картины Рембрандта и Сезанна многослойны: ты раскрываешь замысел автора, но вдруг видишь, что есть еще нюансы, и еще. Как будто снимаешь с полотна один покров за другим – и история, изображенная на нем, меняется на глазах. А многие современные работы настолько пусты, что за первым же снятым слоем натыкаешься на ткань холста.
Первую работу в собственном уникальном стиле Гейюр Юнус написал в 1982 году. Это был портрет Хейран-Ханум – талантливой поэтессы, родившейся в XIX веке в Нахчыване. Она использовала самые разные формы стихосложения – газели, рубаи, касыды, мухаммасы, – описывая в них свою грусть и всепоглощающую любовь. Гейюр муаллим изобразил печальную и прекрасную женщину, какой он себе ее представлял.
Портрет попал на художественную выставку. Реакция коллег и критиков была странной: работа явно привлекла всеобщее внимание, но никто не проронил ни слова. Люди просто не знали, что говорить, настолько это было не похоже на советскую школу живописи. Наконец секретарь Союза художников Азербайджана Эльбек Рзакулиев не сдержался: «Какая прекрасная вещь, Гейюр! А что это за техника?» Так стиль Юнуса получил «официальное одобрение».
«ЗА СВОЮ ЖИЗНЬ Я НАКОПИЛ МНОГО ЛЮБВИ, ОНА ГРЕЕТ МЕНЯ ИЗНУТРИ И ДВИЖЕТ МОЕЙ КИСТЬЮ»
БАКУ: Что вы чувствуете, когда видите свои картины в музейных залах?
Г.Ю.: Радость, ведь мои картины – это часть меня. Они как родные люди. Еще чувствую гордость, потому что в музее или галерее они смотрятся гораздо лучше и значительнее, чем в моей мастерской.
БАКУ: Ваши работы успешно продаются. Широко известна история, как еще в советские времена одну из них купил приехавший в Баку Дэвид Рокфеллер. А есть картины, с которыми вы ни за что не расстанетесь?
Г.Ю.: Да. Я не продаю картины под названием «О чем думаешь, дед?» и «Материнская любовь». Они висят у меня дома, и я никому их не отдам. Когда хотят их купить и просят назвать цену, я говорю: «250 тысяч миллионов» или «Два миллиарда 396 миллионов долларов» – в общем, называю самые абсурдные, космические цены, чтобы потенциальные покупатели поняли безнадежность своей затеи.
БАКУ: В одном интервью вы сказали, что профессионалу не надо ждать вдохновения, чтобы взяться за кисти. Но глядя на ваши работы, не верится, что они созданы без вдохновения.
Г.Ю.: Вдохновение – капризная штука. Оно слишком зависит от внешних факторов: жизненных обстоятельств, настроения, состояния здоровья. Молодому, начинающему художнику оно необходимо: для создания произведения надо почувствовать сильный прилив эмоций. Но мне уже не нужен такой прилив: эти эмоции – любовь к жизни, искусству, красоте – постоянно во мне. За свою жизнь я накопил много любви, она греет меня изнутри и движет моей кистью. Вдохновение всегда со мной.