КультураАзербайджанская художница Мехрибан Эфенди удостоена престижной итальянской премии имени Сандро Боттичелли. Награду вручают за вклад в развитие традиции живописного сюрреализма. Корреспондент «Баку» встретился с художницей за месяц до церемонии награждения, чтобы расспросить о сюрреализме. В результате разговор получился о снах, фантастических нарядах и птичьих перьях.
БАКУ: Расскажите, пожалуйста, о премии, которую вам вручат во Флоренции в марте. Кто вас номинировал и за что?
МЕХРИБАН ЭФЕНДИ: Критик и куратор премии Сальваторе Руссо сам меня нашел. Его фонд ищет художников, которые работают в традиции, связанной с сюрреализмом. Премию вручают по совокупности заслуг, а не за отдельные работы.
БАКУ: А вы сами что считаете своими заслугами?
М.Э.: Я последние несколько лет активно участвовала во многих международных проектах. В Португалии в прекрасном городе Коимбра существует Фонд Биссая Баррето. Его куратором является художник Сантьяго Рибейро. И вот он решил сформировать свой список из полусотни лучших художников-сюрреалистов, активно работающих в данный момент, – проект назывался «Международный сюрреализм сегодня». Объектом исследования стали 32 страны. Проект уже закрывался, список был сформирован, когда Рибейро увидел мои работы, связался со мной и сказал, что будет несправедливо не включить меня в этот элитный клуб. Пришлось стремительно подготовить работу «Мугам» – участие там подтверждается новыми полотнами. В итоге я попала в число 56 лучших и очень горжусь этим. Теперь в любой момент могу воспользоваться резиденцией фонда для реализации творческих планов. Правда, еще ни разу этого не делала – в Баку дел по горло (смеется).
БАКУ: Для простого зрителя «сюрреализм» – абстрактное понятие. Когда видят что-то непонятное, говорят: «ой, сюрреализм какой-то». А для вас оно что-то значит?
М.Э.: Никогда не задумывалась, кто я – сюрреалист, модернист или импрессионист (смеется). Есть представление, что сюрреалисты работают с подсознанием, что их сюжеты лишены рациональности, – это обо мне. Я с детства писала то, что видела во сне. А когда выросла, поняла, что квантовая физика с ее парадоксами мне ближе, чем обыденная логика.
БАКУ: А я вот не верю, что человек способен воспроизвести образы, приходящие во сне, – слишком они смутные и быстро рассеиваются.
М.Э.: Сон, точнее, смутное воспоминание о нем становится лишь поводом сесть за холст. Дальше, конечно, раскручиваешь этот сюжет, он тебя ведет.
БАКУ: Но в ваших работах почти всегда присутствуют человеческие очертания, они фигуративны.
М.Э.: Да, и что? Я же не пытаюсь подражать Сальвадору Дали. Человек важен для меня, а еще важнее показать те невидимые нити, которые его связывают с вселенной. Я сама эти связи с детства ощущала. Меня мама не хотела отдавать в художественную школу, но я с шести лет рисовала, не останавливаясь, – пыталась выразить, что думаю про этот мир (смеется). Папа с уважением относился к моей страсти. Он был замечательным инженером-проектировщиком. Бакинский мост имени Гагарина – его рук дело.
БАКУ: А вы учились академической живописи?
М.Э.: Я профессиональный прорисовщик. Окончила художественное училище имени Азимзаде, а потом оказалась в школе анимации при «Союзмультфильме», в мастерской Виктора Арсентьева (аниматор «Ну, погоди!». – БАКУ). Тысячи людей хотели туда поступить, конкурс был сумасшедший, а выбрали только десятерых. Меня, кстати, отобрали потому, что я отлично умела делать шаржи – передавать характерную пластику и эмоции в быстром рисунке. Мои однокурсники сейчас работают по всему миру. Я же начала карьеру на «Азербайджанфильме», да так там и осталась. Долго работала в команде режиссера-мультипликатора Вахида Талыбова. Помните мультик «Новогодняя история» о грустном ежике, который мечтал встретить Новый год? Это как раз его. Потом, когда в 1990-е на анимацию перестали выделять бюджет, Талыбов уехал в Турцию, а я стала работать художником в кино, сделала несколько полнометражных фильмов.
«Для меня важно показать те невидимые нити, которые связывают человека с вселенной»
БАКУ: То есть вы не только художник-сюрреалист, но и действующий кинематографист? Какой ваш последний фильм?
М.Э.: Картина, о которой я могу говорить с гордостью, – «Умереть отомщенным» Октая Миркасымова (мы писали о премьере фильма в апреле 2014 года. – БАКУ). Я делала все, что связано с немецкой линией фильма: придумывала костюмы героев, подбирала натуру…
БАКУ: А есть какая-то связь между двумя вашими ипостасями – художника-сюрреалиста и художника по костюмам?
М.Э.: Сложно сказать. Вообще-то я разделяю эти две сферы жизни. Но думаю, что есть. Мне нравится делать в кино то, чего на самом деле быть не может (смеется). То есть не просто подбирать какие-то подходящие тряпки, а придумывать фантастические наряды. Поэтому любимая картина, в которой довелось потрудиться, – «Абсурдистан» немецкого режиссера Файта Хельмера. Это было совместное производство с «Азербайджанфильмом», мне повезло вписаться в проект. Действие фильма происходило в нереальной утопичной деревне, и костюмы тоже должны были быть абсолютно фэнтезийные, не привязанные ни к какому стилю и времени.
БАКУ: А не бывает так, что вы придумываете прекрасный костюм, а потом пошивочный цех выдает что-то совершенно ужасное, не то, что вы имели в виду? В съемках кино всегда есть подобный элемент разочарования.
М.Э.: Знаете, а я не боюсь ошибок. То, что испорчено, тоже интересно. Всегда можно выкрутиться, пофантазировать и в итоге что-то необычное сделать. Иногда я берусь вручную что-то подправлять. А когда работала над фильмом «Красный поезд» (режиссер Хафиз Фатуллаев, 1993 год), даже собирала в зоопарке птичьи перья, чтобы к костюмам пришить (смеется).
БАКУ: А приходилось сталкиваться с актерскими капризами?
М.Э.: Был случай во время работы над тем же «Красным поездом». В фильме играла Матлюба Алимова, она к тому времени была звездой, после фильма «Цыган» ее вся страна знала. И вот мы с ней встретились, и она заявила: «Не верю, что мне понравится то, что ты сделаешь». Даже целый цех показала, где для нее костюмы шили: дескать, они не справились, и ты не справишься. Но я с ней пари заключила, что в итоге она останется довольна. Было лишь одно условие – приходить вовремя на примерки. Фильм снимали в Узбекистане, костюмы шили в Доме моды «Сезам», где работали прекраснейшие закройщицы и швеи. В какой-то момент, когда всё уже было почти готово, пришлось отлучиться в Баку. И вдруг мне позвонила ассистентка этой самой капризной Матлюбы и приглушенным шепотом сообщила, что первый раз в жизни видит, как Алимова утюг в руках держит, – настолько ей костюм понравился, что она сама его наглаживала. Это отдельное мастерство: увидеть человека и понять, что ему действительно пойдет.
БАКУ: Я заметила, что в ваших живописных работах часто есть элемент декоративности. Линии завиваются в узоры, которые легко представить на ткани. Дань национальной традиции? Насколько вообще вы в эту традицию вписаны?
М.Э.: Есть отдельные вещи, которые мне близки. Например, мугам. Меня вообще трогает лишь музыка, связанная с духовной работой. Что касается тканей, то однажды я увидела ткань XV века, вышитую где-то на Шелковом пути. Она меня поразила: фантастические линии и орнамент, символы которого запали в душу. Казалось, это не человеческими руками сделано – просто невозможно было поверить, что такую работу можно сделать вручную. Столько энергии было в небольшом куске материи… Это очень важный критерий оценки для меня – энергия. Они или есть в произведении, или ее нет.
БАКУ: Какие материалы вы используете в живописи?
М.Э.: Акрил и акварель. И еще немного воска – чтобы возникало ощущение тумана и капель дождя. У меня своя методика.
БАКУ: В интернете вас часто называют иллюстратором. Я в какой-то момент даже решила, что вы книги иллюстрируете. Откуда это взялось?
М.Э.: Это была смешная история. Со мной связались люди из Союза компьютерных иллюстраторов Австралии и предложили участвовать в их международном выставочном проекте. Я слегка опешила и сообщила им, что вообще-то пишу красками. Они очень удивились. А потом через несколько дней перезвонили и сказали: вы оцифруйте ваши работы и пришлите нам на выставку – тогда они уже будут «неаналоговые» (смеется).
