До конца марта в бакинском Центре Гейдара Алиева несколько десятков странных бронзовых фигур рассказывают историю поиска равновесия между тревогами мира и внутренним покоем. Мы поговорили с их автором Хорхе Марином – пожалуй, самым интересным современным скульптором Мексики.
БАКУ: Ваша ретроспектива в Баку называется «Реконструкция бытия». Расскажите, как она устроена.
Хорхе Марин: Это единый рассказ, обобщенный темой поиска равновесия и желания обрести свободу, сфокусированный в бронзовых аллегориях большого формата. Человеческая фигура объективна, это всегда данность, однако внутри нее каждый раз заложены сложности.
БАКУ: Какие сложности вы имеете в виду?
Х.М.: Прежде всего наше восприятие бытия. Что такое «существовать»? Как живет душа, погруженная в физическое тело? Как мы воспринимаем мир сквозь призму своего «я»? Я никогда не считал, что художник обязан создавать отчетливые линии, понятные всем. Скульптор – не преподаватель, который учит жить и показывает всем свой опыт. Он скорее приглашает к размышлению о том, как можно воспринимать мир: думать о нем в непривычных ракурсах, генерировать вопросы, а не ответы. Мне кажется важной свобода высказываться максимально субъективно, когда нет черного и белого, но есть оттенки.
БАКУ: Критики называют вас постмодернистом. Как вы сами определяете то, что делаете?
Х.М.: Меня называют постмодернистом, потому что я работаю в постиндустриальную эпоху. Но я не ограничиваюсь конкретной школой или направлением и предпочитаю не задумываться над терминами – мне важна свобода. Если вдруг понадобится как-то обозначить то, что я делаю, я бы предпочел говорить о «стиле Марина».
БАКУ: Автор в «стиле Марина» – бесстрастный хроникер или же транслятор личных переживаний?
Х.М.: Скорее я бы назвал этот процесс экзорцизмом, изгнанием страхов, живущих в душе. Я создаю твердые и крепкие фигуры, освобождаясь от липких, подвижных страхов. Работа позволяет мне обрести освобождение, в том числе от воинствующего и торжествующего ныне материализма.
БАКУ: Какие страхи вас преследуют?
Х.М.: Например, я боюсь секса. Но еще больше боюсь смерти. Во мне живет сильная экзистенциальная печаль из-за того, что когда-нибудь я должен буду перестать творить: я не вечен, и нет никакой гарантии существования загробной жизни. Я – отдельная вселенная и воспринимаю окружающий мир через свою индивидуальность. Мои создания – малоудачные попытки перевести свою жизнь в вечность, попасть в будущее и остаться в нем. Создание собственного законченного мира – вот что волновало меня всегда.
БАКУ: На опыт каких скульпторов вы ориентировались?
Х.М.: Мне сложно называть конкретные имена. Нам принадлежит вся история мировой пластики, все десять тысяч лет мирового искусства. Его достижения становятся красками моей палитры. Я учитываю все этапы развития живописи и скульптуры, постоянно подпитываясь технологическими и концептуальными новшествами актуального искусства.
БАКУ: Говоря о десяти тысячах лет истории, вы имеете в виду древние мексиканские традиции, идущие от майя и ацтеков?
Х.М.: Я не фокусируюсь на мексиканской или европейской пластике и не верю в локальное искусство – только в общемировой контекст. В эпоху глобализации на художника влияет весь мир, и современное искусство должно быть глобальным. Мы живем в обществе, где все взаимосвязано, где огромное количество коммуникаций – телевидение, телефон, безлимитный и беспроводной интернет – позволяет мгновенно получать информацию. Невозможно абстрагироваться или изолировать себя от этого потока, внутри которого уже наблюдается собственный интеллект.
БАКУ: Есть мнение, что современному художнику необязательно владеть, например, рисунком или ваянием – компьютер поможет спроектировать инсталляцию, которую затем построят помощники. А по-вашему, важно уметь работать руками?
Х.М.: Неважно. Главное – идея, которую вы хотите донести до людей. Можно использовать бронзу или мусор, видеопроекции или электрический свет – существенно только, чтобы ваше высказывание вышло ценным. Завтра я могу начать работать со светом и тенью. Кстати, отличная идея!
БАКУ: Вы показываете в Баку работы последних пяти лет. То есть это ретроспектива с экскурсами в разные творческие периоды?
Х.М.: Да, в моем творчестве было много этапов. Например, раньше я много рисовал, пробовал разные техники, скажем, керамику, разрабатывал разные концепты. Любое искусство – постоянный поиск нового и возвращение к уже опробованным приемам на новом витке развития. Скажем, меня всю жизнь интересовали разные мифологические системы и религии. Другая тема, которая всегда меня волновала, – потомки, последующие поколения, к которым я обращаюсь посредством своих скульптур.
БАКУ: Пространство Центра Гейдара Алиева, созданное Захой Хадид, мешало вам или помогало?
Х.М.: Опыт работы здесь, конечно, фантастический. Я бы назвал получившуюся выставку алхимическим браком скульптуры и архитектуры. Замысел Хадид лежит в русле того же поиска, что и у меня: ей было важно достичь состояния творческой свободы, чистоты и легкости. Это вступает в сложное взаимодействие с природой моих бронзовых фигур, наполненных силой и плотностью. Они сжаты и упруги, поэтому так точно сплетаются с облачной территорией Хадид.
БАКУ: Какой контекст кажется идеальным для ваших скульптур?
Х.М.: Пространство Захи Хадид. Шучу. Главное, чтобы место было большим и открытым, с визуально четкими границами. Несмотря на наши грезы об идеальных территориях, мы вынуждены работать в городах, наполненных зданиями, автомобилями и шумом, вписывать свои работы в места, застроенные задолго до нас. Как скульптор, я должен сосуществовать с этими декорациями. Но когда я работаю с общественными пространствами, пытаюсь уловить дух и характер конкретного места – то, чем, например, Тель-Авив отличается от Берлина, а Лос-Анджелес – от Мехико.
БАКУ: Какой дух и характер у Баку?
Х.М.: Мне нравится то, как он балансирует между прошлым и настоящим, нацеливаясь на будущее. Этот город на правильном пути и обязательно достигнет своей цели, объединив историю и передовые тренды, традиции и новизну. Город практически с нуля движется в сторону уравновешенной культурной мозаики.
БАКУ: Чем Азербайджан похож на Мексику и чем отличается от нее?
Х.М.: Обе наши страны – мультикультурные сообщества, в которых смешаны нации, расы, религии и культуры. И, мне кажется, Азербайджан и Мексика извлекли схожие уроки из истории ХХ века – это сделало наши страны более зрелыми.
БАКУ: Всегда хотел узнать, как становятся скульпторами. В один прекрасный момент вы говорите себе: «Да, я буду работать с бронзой»?
Х.М.: Нас ведет по жизни поиск новых открытий. В пластике я нашел оптимальный выход для выражения своих мыслей, еще когда был студентом. Я плохо учился, у меня были проблемы в общении с внешним миром, но я понял, что могу донести свои эмоции до людей намного точнее именно в такой впечатляющей их экспрессивной манере.
БАКУ: Я и не заметил, что вы интроверт.
Х.М.: Сейчас я уже зрелый человек и более или менее могу управлять разговором. Это, кстати, важный и крайне приятный момент – чувствовать себя взрослым.
БАКУ: Какие жизненные ситуации сделали вас зрелым?
Х.М.: Необходимость высказываться, создавать скульптуры, позволяющие мне говорить. Искусство позволило мне избавиться от бремени существования. Жизнь долгое время казалась абсурдной – вплоть до того момента, когда я понял, что через скульптуры могу обрести смысл и свободу. После этого все изменилось. Каждому человеку важно найти способ взаимоотношений с миром, который наполнит всё смыслом.
«Во мне живет сильная печаль из-за того, что я не вечен и нет гарантии загробной жизни»