Елена Ревич, Ольга Домнина и музыка Кара Караева: сто лет вместе

2018 год отмечен столетним юбилеем со дня рождения Кара Караева, главного азербайджанского классика. В течение всего года будет множество связанных с ним событий, а одним из первых стал концерт Елены Ревич и Ольги Домниной в Московской консерватории. Перед ним Елена и Ольга рассказали нам, как они стали невольными, но влиятельными пропагандистами музыки Кара Караева во всем мире.

Фото: Валерий Белобеев

На концерте дуэт скрипачки Елены Ревич и пианистки Ольги Домниной исполнил Сонату для скрипки и фортепиано (1960), Шесть прелюдий (IV тетрадь, 1963) из фортепианного цикла «24 прелюдии», редко звучащие Три ноктюрна для голоса и фортепиано на слова Лэнгстона Хьюза (в этом им помог вокалист Евгений Астафуров) и танцы из балета «Семь красавиц» в переложении Владимира Генина. 

БАКУ: С чего началось ваше увлечение музыкой Кара Караева?

Ольга Домнина: Я услышала балет «Семь красавиц», просто в интернете наткнулась, и мне он ужасно понравился. У нас с Еленой Ревич есть замечательный друг, выдающийся композитор Владимир Генин, единственный ученик Свиридова, у которого, вообще-то, не было учеников. Если у нас с Леной возникает новое увлечение, он делает для нас обработки, транскрипции для наших инструментов. Это отдельный и редкий дар для композитора, у Генина он очень ярко выражен. Я его буквально умолила: «Выдающийся балет, колоссальная музыка, сделай, а?» Эта музыка – может быть, будущее фортепиано. И он мне создал на основе оркестровой музыки Караева большой получасовой цикл, восемь пьес для фортепиано.

Естественно, выучив его, я первым делом связалась с филармонией Баку: ну где еще должна быть сыграна мировая премьера этого цикла? Она состоялась в 2016 году, был большой успех, зал в финале просто встал. Русская премьера этого цикла была в Воронеже, а потом я сыграла в Центре Шостаковича в Париже. И понятно почему: Караев вместе со Свиридовым были главными учениками Шостаковича, поэтому там программа была замечательно принята. Центр Шостаковича сейчас помогает с фестивалями во Франции. Один французский фестиваль даже собирается снять документальный фильм о Караеве. Они заинтересовались неизвестной им музыкой ученика Шостаковича, ведь Шостаковича во Франции обожают. Заметим, французы сами вызвались, никто с азербайджанской стороны их не просил и не поддерживал, и это, мне кажется, очень здорово и показательно.

В этом году, как все мы знаем, Кара Караеву сто лет. Мне было ясно, что этот проект забывать нельзя, у него есть будущее, тем более в связи с таким юбилеем. В результате все это вылилось в турне «Семь красавиц в семи городах». После Москвы был концерт в Нижнем Новгороде, как раз 5 февраля, в день столетия Караева. Баку, естественно, тоже будет широко праздновать юбилей. Потом два фестиваля в Европе, один фестиваль в Китае, надеемся, что будут еще Санкт-Петербург и Пермь, выступление на Дягилевском фестивале. И конечно, я хочу записать этот цикл и надеюсь, что он выйдет на CD.

БАКУ: Можно ли говорить о новом витке интереса к караевской музыке?

О.Д.: Смотрите, у мусульманского мира практически нет своей классической, академической музыки. Ну, что-то есть в Иране, Азербайджане, а где гении из Эмиратов, Саудовской Аравии? Их нет или мы их не знаем. Шостакович, занимаясь с бакинскими композиторами, фактически создал уникальную вещь – новый тип классической музыки на основе восточного фольклора. Такое европейское обрамление восточных корней. Так что Караев, думаю, должен быть сейчас особенно интересен не только для Европы, но и для исламского мира. Они же сейчас главные потребители современного искусства. Смотрите, какие музеи создаются в Дубае, чего там только нет! У них невероятный интерес к тому, чего у них никогда не было. Так что я уверена: новый всплеск интереса к музыке Караева произойдет и там тоже.

Я ведь видела своими глазами, как на нее реагируют. У меня был концерт с караевской музыкой в Брюсселе, в Европарламенте. Нужно было где-то репетировать, а зала не было. И пришлось играть в пятизвездочном отеле, где нашелся рояль. И вот я села играть, и буквально через пять минут ко мне прибежала стайка девочек в паранджах с криками: что это, мы хотим это слушать, это наша музыка! Потом официант восточного типа подошел сказать, что я могу просить что угодно, лишь бы продолжала играть. Отклик на эту музыку совершенно феноменальный и очень непосредственный.

БАКУ: Как бы вы объяснили неофитам, чем ценна музыка Караева? Ведь знают это имя сейчас, к сожалению, далеко не все.

Елена Ревич: Это невероятно многомерная, многоплановая музыка. Ноты караевской сонаты мне прислал его сын, композитор Фарадж Караев. Когда я начала ее разбирать, меня потрясло, сколько в ней всего! Конечно, слышно, что он ученик Шостаковича. Слышен и Прокофьев, и Стравинский. Но при этом у нее есть свое лицо, ты слышишь, что это именно Караев, его ни с кем не спутаешь.

О.Д.: Да, он не теряется на этом фоне. А это ведь не так просто. Представьте, ваш учитель – Шостакович! Нужно же выстоять, найти свое место, сказать свое слово. Он это смог. Караева вы с Шостаковичем не перепутаете. Это мощнейшая индивидуальность. Она только усилилась за счет того, что он учился у Шостаковича.

Е.Р.: Особенно хочется отметить профессионализм в обращении с инструментом. Слышна школа, сейчас, к сожалению, во многом утерянная. Я много общаюсь с современными молодыми композиторами и могу сказать, что искусство понимания инструмента – это особая вещь, ей учили раньше, а сейчас, видимо, не очень. Сейчас композиторы ориентированы на другие вещи – на рассказ, концепцию, идею. А Караев принадлежит к поколению, которое умело показать возможности инструмента. Слышно, что за этим всем стоит великая русская школа – исполнительская, композиторская. Эта соната просто невероятно хороша.

«Вы не поверите, в четвертой тетради прелюдий Караева я могу вам показать место, где слышны звоны русских колоколов, угадывается Псков и Великий Новгород. Как такое может быть?» 

Ольга Домнина

БАКУ: То есть ее попросту удобно играть?

Е.Р.: И играть, и слушать. Караев очень хорошо понимал, что нужно скрипачу. В сонате четыре части, и они очень разнообразные. В нее интересно вслушиваться, там разные эмоциональные состояния, от веселья до грусти, от пафоса до злости – и это все мастерски воплощено. Эта соната должна исполняться обязательно.

О.Д.: Это уникальная соната, у нее огромное будущее. Мы знаем, что Вадим Репин, наш знаменитый скрипач, записал для Sony эту сонату и будет ее играть в концертах.

БАКУ: Я разговаривал с Репиным для «Баку» как раз про эту запись. И спрашивал, чем ему лично интересна музыка Караева. Он говорил, что в ней слышится удивительная горская гордость, сдержанность. Что эмоции в ней никогда не перехлестывают. Она ему напоминала музыку Брамса, и играть он ее предлагал очень аккуратно, держа дистанцию.

Е.Р.: Я понимаю, что он имел в виду. Настоящий восточный темперамент всегда имеет обратную сторону – умение сдерживаться. Был такой замечательный грузинский дирижер Джансуг Кахидзе, совершенно великий человек. Я с ним играла. Мы приезжали в Тбилиси, после концерта во дворе филармонии накрывали стол, Гия Канчели и Джансуг сидели рядом, все пели… И я помню, он мне объяснял: представь, что темперамент у тебя в левой руке, а в правой – шпага, которой ты этот темперамент хлещешь. Чем больше у тебя внутри кипит, тем сильнее должен быть этот сдерживающий фактор.

В Тбилиси необычный зал – на сцену надо спускаться по лестнице. И вот мы стоим наверху перед началом концерта: овации, публика вызывает, надо выходить играть. А он меня держит крепко за руку и говорит: «Стой, девочка! Пусть терпят. Пусть ждут».

В общем, в музыке Караева много эмоций, но нет такого… слюнявого разгула.

О.Д.: Елена и Вадим знакомы с караевской музыкой прежде всего через скрипичную сонату. А я играю еще пару циклов – и прелюдии Караева, и обработку «Семи красавиц». И там, я вам скажу, от исполнителя требуется бешеная энергия. Там же страсти невероятного накала.

БАКУ: У Караева всегда была репутация мастера симфонических полотен. «Тропою грома», «Семь красавиц» – это крупные произведения, большой симфонический стиль. А сейчас, получается, происходит его возвращение и в камерной музыке.

О.Д.: Понимаете, даже в камерной музыке у него совершенно оркестровый размах. Возьмите четвертую тетрадь прелюдий – это же невероятно! А Пассакалия? Или я играла 22-ю прелюдию Караева – титанического размаха вещь. Это человек, который писал балет «Семь красавиц» по 17 часов в день, в бакинской жаре, обернувшись мокрыми простынями. И мать ему их меняла одну за другой. Это музыкальный маньяк в лучшем смысле этого слова.

И он болел за будущее классической музыки в Азербайджане. Он же не случайно стал главой местного Союза композиторов. Шостакович ему говорил: что ты делаешь, зачем ты занимаешься общественной работой? У тебя огромный талант, ты не должен заниматься бумагами, ты должен сочинять! А тот отвечал: а кто будет спасать моих учеников? Он радел за всю музыку. Его связь с Шостаковичем сверхобширна, как и у Свиридова. Про Свиридова говорят – последний великорусский музыкальный поэт. И это правда. Но, вы не поверите, в четвертой тетради прелюдий Караева я могу вам показать место, где слышны звоны русских колоколов, угадывается Псков и Великий Новгород. Как такое может быть? Шостакович сам это нечасто использовал. Он отдал это Свиридову и Караеву – у них это явно выражено.

Е.Р.: Шостакович говорил: мне бы мелодию написать! Мелодии ему не очень давались. А у Караева с этим проблем не было, он выдающийся, ярко выраженный мелодист.

О.Д.: И очень жаль, что Караев не написал больше музыки для рояля и для скрипки, – как нам такой музыки не хватает!

БАКУ: К Караеву, Свиридову, другим признанным мастерам советского времени у критиков зачастую довольно предвзятое отношение. Бывает, что и современные композиторы считают, что все это устарело и никому не нужно.

Е.Р.: Но это просто глупо. Свиридова и Караева нельзя игнорировать. Пусть даже у Свиридова был, как говорят, странный характер, произведения-то он писал феерические.

О.Д.: К сожалению, Свиридова записали в рупоры советской эпохи – он ведь автор сюиты «Время, вперед!», которая у всех ассоциируется понятно с чем.

БАКУ: Конечно, это музыка из программы «Время», которой любили озвучивать фильмы про передовиков.

О.Д.: А вы вслушайтесь в эту музыку, она ведь совершенно о другом! Я играла «Время, вперед!» в фортепианном переложении Владимира Генина. Если проанализировать эту симфоническую сюиту целиком, то совершенно ясно, что она не про величие СССР, а про убийство великой Руси. Он потрясающе изображает уральские напевы, частушку, беспечность русского народа – и бац, потом врубает какой-то страшный советский марш. Ясно же, что он хочет сказать. Перед «Временем, вперед!» в сюите идет эпизод «Ночь». Звучат трагические, невероятные колокола. Это предчувствие трагедии. А потом звучит «Время, вперед!», и в партитуре написано, что это румба. Чей это танец? Советских рабов, которые развлекаются после 14-часовой работы в шахте. Тогда была другая традиция разговора через музыку – невербальная, как у Шостаковича.

Е.Р.: Что до композиторов, то они ведь смотрят снаружи. Они думают, что хорошо все понимают, лучше, чем исполнители, потому что у них есть теоретическая база и они создают музыку. Но повар готовит, а оценить полученное могу только я. Мы играем Караева и лучше всех понимаем ценность этой музыки – мы ее раскопали, разобрали, все жилы вытянули, поняли все связи. Фактически, создали ее заново, без наших рук она бы не прозвучала. Так что к нашему мнению стоит прислушаться. А оно таково: музыки, подобной караевской, очень и очень мало. Исполнители это знают как никто. Ведь все играно-переиграно! Найти новый, свежий, интересный материал невероятно сложно.

БАКУ: Ольга, вы играете прелюдии Караева – это же что-то вроде его музыкального дневника, они ведь писались много лет.

О.Д.: Да, эти несколько тетрадей сочинялись почти 15 лет. Это отражение всего творческого пути Караева, его композиторская лаборатория. И музыка в них сильно меняется. Первая тетрадь содержит более восточные вещи, потом все усложняется, развивается, и в конце концов он приходит к неоклассицизму. Но невероятно интересному! Вот Пассакалия – она совершенно европейская, но там есть один мотив – абсолютный Восток. И вот такие тончайшие детали придают этой музыке уникальность. Смотреть на этот мотив иначе невозможно, там такой сверхвосточный трагизм! Такими крошками ты как бы расширяешь спектр европейской музыки. Ни один европейский композитор так бы не написал.

«Мы играем Караева и лучше всех понимаем ценность этой музыки – мы ее раскопали, разобрали, все жилы вытянули, поняли все связи»

Елена Ревич

БАКУ: У вас есть ощущение, что вы возвращаете музыку Караева миру, что она достойна большего?

О.Д.: Абсолютно! Все крупные азербайджанские пианисты записывали и записывают эту музыку, но этого недостаточно. Караев должен играться не только азербайджанцами, эта музыка нужна всем. Я живу в Палермо, там есть замечательный театр с хорошим инструментом – он стоит в балетном зале, и я там все время занимаюсь. «Семь красавиц» я учила именно там. И вдруг во время одной из репетиций врывается толпа балетных артистов: они услышали несколько тактов «Семи красавиц» и, не спрашивая, что это, зная меня шапочно, начинают танцевать! Я играю – а они танцуют. Потом они просто облепили меня и кричат: говори, что это за музыка, мы хотим ее танцевать! Мы пойдем к директору, мы будем его просить!

В реальности все, к сожалению, сложнее, я пока не понимаю, как это можно организовать, но я видела своими глазами, как они были захвачены этой музыкой. Они ведь не сели слушать, не пытались ее напеть, не просили меня поскорее заканчивать, не говорили, что им надо тренироваться, – они с ходу начали танцевать!

Мировую премьеру в Баку мне было играть непросто. Первый раз, огромный цикл. И я подумала: а я сейчас не одна выйду, я вот с ними выйду. Представлю, что выхожу в компании этих балетных ребят из Палермо. Мне нужно было как-то психологически облегчить ношу. Я представила себе эту картину – и мне стало легче.БАКУ: Нужно ли изучать азербайджанский контекст, чтобы понять музыку Караева? Послушать мугам, например?

О.Д.: Мне кажется, необязательно. Внутри любого человека есть эта восточная музыка, просто в бессознательной форме.

Е.Р.: Понимаете, национальные мотивы как таковые в музыке Караева не главное. Ее основа – это индивидуальность самого Караева. Его личность, его видение музыки. Конечно, Караев родился в Азербайджане, и вкрапления восточных мотивов у него присутствуют, но они настолько элегантны, их, в сущности, так мало… Я разбирала его музыку и где-то на второй день понимала, что вот эта микроинтонация, какая-нибудь увеличенная секунда – влияние Востока. Но это неочевидно и не должно бросаться в уши.

О.Д.: Это ясно слышно в «Семи красавицах», просто материал такой. Но Востока мало и в прелюдиях, и в сонате. И думаю, это специально. Он все-таки существовал в европейском контексте, его амбиции не ограничивались Азербайджаном.

Е.Р.: Пример Гии Канчели, который давно живет в Европе, показателен. Он грузинский композитор. В его музыке, естественно, это слышно, в том же «Стиксе». Но это не нарочито. И его музыка – как и музыка Караева – принадлежит всем.

Рекомендуем также прочитать
Подпишитесь на нашу рассылку

Первыми получайте свежие статьи от Журнала «Баку»