В 1899 году Сарабский поступил на вечерние курсы для взрослых, открывшиеся в Баку при одном из ремесленных училищ. На первом же экзамене заметили его актерские способности. В приемную комиссию входил Гасан-бек Меликов, один из первых энтузиастов азербайджанского театра. Юный Гусейнгулу продекламировал стихотворение Пушкина «Осень». «Гасан-бек обратил на меня внимание, – записал он в тот же вечер в дневнике. – Моя декламация, кажется, тронула его». Курсы вскоре закрыли. Но настырный Сарабский стал брать индивидуальные уроки, а вскоре устроился костюмером в любительскую драматическую труппу, возглавляемую Нариманом Наримановым. В 1902 году он впервые появился на сцене в роли Расула в пьесе «Беда от языка».

Позже пение Сарабского, исполнявшего в одной из любительских постановок мугам «Хиджаз-араби», услышал Гаджибеков. Молодой композитор был в тот момент одержим замыслом создания первой азербайджанской оперы. Мягкий тембр, негромкий, но красивый голос, владение народной традицией, а главное – неплохие актерские способности подкупили Гаджибекова. Он предложил Сарабскому роль в «Лейли и Меджнуне».

«Об опере мы тогда и не мечтали, хотя многие имели голоса, умели петь», – рассказывает артист. Сарабский знал много народных песен и мугамов. Маленьким мальчиком с удовольствием пел молитвенные песнопения в мечети, и народ за звонкий голос охотно прощал ему плохое знание текстов Корана. Позже, где бы он ни работал, Сарабский пользовался своими вокальными данными и быстро завоевывал популярность. В «Воспоминаниях актера» он пишет: «Обтесывая камни, я пел шикэстэ. Мои товарищи по работе говорили мне: «Гусейнгулу, мы обтешем твои камни, а ты лучше посиди и спой для нас».

Обыватели знают его как лучшего Меджнуна в истории азербайджанской оперы. И лишь немногие помнят, что самой совершенной его партией критики считали образ шута Керема в опере «Асли и Керем».

Говорить о ролях Сарабского сложно. Дело в том, что он не был одним из многих. Он был единственным – в прямом смысле слова. Гусейнгулу Сарабский исполнил все до единой главные партии в первых азер¬байджанских операх и опереттах, вышедших из «кружка Гаджибекова». Не раз он выступал в роли режиссера, а после революции воспитал целое поколение режиссеров и исполнителей.

В первые годы своего лицедейства Сарабский совмещал его с работой крановщика в будке городского водоснабжения. С шести утра до полудня и в часы, предшествовавшие закату, он сидел в будке и, отпуская воду, одновременно распевал партии. Имя молодого актера становилось все более популярным у бакинцев. На телеграммах и письмах, полученных Сарабским в те годы, не указывали точного адреса, письма сами находили его.

В конце 1930-х годов, уже будучи титулованным артистом, организатором всех гастролей национальной оперы и педагогом Азербайджанской государственной консерватории, он вспомнил эти часы в будке в удивительно тонкой и лиричной книге «Старый Баку». Это книга о «внутреннем» городе, который, как рассказывал его дед, можно рассмотреть лишь с двух сторон – со стен и с моря. О его воротах, которые распахиваются во все стороны света. О маршруте, проложенном по базару – от стен Девичьей башни до бульвара. О старых бакинцах, «не испорченных запахом нефти и денег». О внушающих трепет женщинах, вершащих огненный обряд «чылдаг», снимающий с детей испуг. О том, какие удивительные песни поют эти люди, играя в странные, забытые молодежью народные игры.

Одним из главных персонажей книги стал маленького роста человек по имени Джумру Агамалы, у которого не было собственного дома, и он жил тем, что подвизался при дворах, выполняя мелкие хозяйственные работы. Он обладал удивительной способностью – умел находить воду и безошибочно угадывал место, где надо строить колодец. За эту работу он никогда не брал денег. А еще не брал плату за те песни, что исполнял на свадьбах, радуя молодоженов своим чистым голосом. Он говорил, что талант, данный Аллахом, нельзя менять на монеты. «Этот маленький чумазый человек – мой первый учитель», – написал солист первой национальной оперы, народный артист Гусейнгулу Сарабский.