Недавно я шел по одному из московских переулков в районе Смоленской и вдруг увидел зазор между домами, откуда просматривалась набережная. Мне показалось, что я на машине времени перенесся в Баку моего детства, в район Бешмертабе около станции метро «Низами». Это выглядело как портал во времени и пространстве, окно в Баку – город ветров, улыбок и верных друзей, как поется в песне. 

Я родился и вырос рядом с проспектом Азадлыг – одним из самых длинных в Баку. Он начинается около восьмого микрорайона и длится до самого бульвара. Там прошло мое детство. Оно пришлось на середину 1990-х годов – очень трудное время, когда не хватало даже необходимых вещей. Но, знаете, это был один из самых романтичных периодов моей жизни.

Люди тогда спасались в основном общением. Соседи, друзья, родственники запросто и, что называется, без звонка навещали друг друга. Двери не закрывались, исчезли все условности. Пока отцы и мужья пытались как-то заработать, чтобы прокормить семьи, женщины собирались вместе.

Например, у нас часто бывала соседка Хаджар ханым, и об этом нельзя сказать «приходила в гости»: она сидела на кухне, пила чай и говорила о своем. А мама, моя потрясающая мама, которая тогда была старшим научным сотрудником и хранителем фонда государственной картинной галереи, тем временем замешивала тесто или работала. Для них с Хаджар ханым очень важно было находиться рядом, потому что оставаться в одиночестве в тяжелой ситуации значит сползать в депрессию.

Конечно, в каждой семье и в каждом доме случались проблемы, ссоры, но я не помню, чтобы во время совместных соседских посиделок обсуждалось плохое. Разговоры шли про кино, музыку, общих знакомых. Люди изо всех сил старались доказать себе, что все нормально, что жизнь продолжается.

Часто мы ужинали при керосинке, потому что свет то и дело отключали. Наш дом относился к так называемой экспериментальной серии – в нем всё работало только на электричестве, без света невозможно было даже вскипятить чайник. В ход шли какие-то термосы, мы бегали за помощью к соседям, а те в следующий раз бежали к нам. Помню, как мы вставали с мамой у окна и пытались угадать, в каком порядке в соседних домах будет появляться свет: его отключали в шахматном порядке, а потом по такому же принципу включали. Иногда мы не дожидались, и я шел спать. А просыпался счастливым, потому что утром электричество уже было.

Я очень любил уютные вечера, когда мы с родственниками и друзьями пили чай и обсуждали философские темы или вели какие-то личные разговоры. Керосинка, знаете ли, располагает к откровениям. Такие чаепития затягивались допоздна, и наутро я, не выспавшийся, шел в школу. Если мама не успевала сделать мне бутерброд, она давала 250 манат, чтобы я купил булочку в школьном буфете (дело было еще до денежной реформы, когда 5000 манат стали равны нынешнему одному). Тогда на уроках труда мы занимались в столярном кабинете, вырезали из фанеры подставки под книги и пеналы. Я очень любил это дело, и деньги, выданные на булочку, обычно откладывал на лобзики и пилки. Но и в буфет иногда заходил.

И вот однажды я пришел туда (помню запах мастики, которой натирали полы, смешанный с ароматом свежей выпечки), протянул буфетчице деньги и случайно задел локтем поднос с булками. Они упали. Женщина сказала, что я должен купить сразу три булочки. Это было ужасно: в один миг все мои накопления пропали! Тогда казалось, что большей трагедии в жизни просто быть не может.

До седьмого класса я учился в математической школе-лицее № 83, где преподавали замечательные педагоги. К каждому из нас был индивидуальный подход, они легко и понятно давали учебный материал. Сейчас, когда я совмещаю работу пианиста с преподаванием в Детской музыкальной школе имени Танеева в Москве, я в полной мере могу оценить тот объем знаний и степень профессионализма, которыми обладали мои первые учителя.

Нагрузки в лицее были очень серьезными. Тетрадку в 100 страниц я исписывал за неделю, глаза болели от напряжения, но я не сдавался, потому что учителя воспитывали в нас ответственность за всё: и за то, чтобы знать про «не», которое с глаголом пишется раздельно, и за то, чтобы понимать формулу дискриминанта D = b2 – 4ac. Школа сформировала меня как личность, я очень благодарен своим учителям и до сих пор не могу понять, где они брали силы, чтобы так вкладываться в детей. Конечно, в Баку энергия витает в воздухе – солнце и морской ветер могут зарядить любого. Но для той титанической работы, что проделывали наши учителя, нужны более мощные источники силы, и они находились в больших сердцах и честных душах наших педагогов.

На мой взгляд, главное, что делало Баку городом, который все так любили, – это дружелюбие и толерантность. Моими дворовыми друзьями были в основном русские дети, имена которых могу перечислить и сегодня, никого не забыл. Большое счастье – дружить с человеком просто потому, что тебе с ним интересно и хорошо, а не из-за того, что эта дружба чем-то выгодна. Жизнь во дворе протекала самым естественным образом, там были свои правила и установки, иногда не по-детски жесткие. Они тоже послужили строительным материалом для моей личности. Я до сих пор живу по правилам моего бакинского двора, в котором ценились верность, честь и достоинство, и не считаю эти качества устаревшими.

Годам к 11 дворовое детство закончилось, потому что мою жизнь все больше стала заполнять музыка. Друзья кричали мне в окно, звали играть в футбол, но я оставался дома за пианино, потому что надо было заниматься. У меня появилась другая компания: Эрик Клэптон, Херби Хэнкок, Святослав Рихтер. В футболе они не были сильны, зато учили хорошему вкусу и музыкальному мастерству.

Нельзя сказать, что я сам предпочел усердно заниматься. Ребенок не может осознанно принять решение тяжело работать, вместо того чтобы играть и развлекаться. Это был выбор родителей: они творческие люди и прекрасно знали, каких трудов стоит успех в сфере искусства. Мой папа, Тахир Мамедов, – заслуженный художник Азербайджана, мама, Наиля Исмаилова, – искусствовед, заведующая отделом фонда в Азербайджанской государственной картинной галерее. К нам часто приходили в гости их друзья, прекрасные музыканты, художники, режиссеры, такие как Фархад Халилов, Рустам Ибрагимбеков, Ага Али Ибрагимов или участники ансамбля «Гая». В такой прекрасной атмосфере и проходили мои домашние уроки.

Друг папы, пианист, ректор Бакинской музыкальной академии, композитор и педагог, народный артист СССР профессор Фархад Бадалбейли сыграл большую роль в моем формировании как музыканта. Когда я был ребенком, он наблюдал за мной, следил за успехами, посещал мои концерты и делился впечатлениями с папой. Именно он в нужный момент сказал ему, что мне надо обязательно поступать в Московскую консерваторию. Потом, когда я приезжал из Москвы на каникулы, мы встречались в кабинете Фархада Шамсиевича и подолгу разговаривали обо всем на свете, начиная с симфонизма Малера и заканчивая ассортиментом буфета консерватории. Интересовался моей судьбой и часто протягивал руку помощи в сложное для меня время и глубокоуважаемый посол Азербайджана в России Полад Бюльбюльоглу.

В бакинской музыкальной школе имени Леопольда и Мстислава Ростроповичей, где я учился, преподавание велось на таком же высоком уровне, как и в лицее № 83, и преподаватели вкладывались в нас с той же самоотверженностью. Музыкальная школа находилась почти в пяти километрах от нашего дома, и не всегда была возможность воспользоваться общественным транспортом, чтобы туда добраться. Я шел пешком, но усилия того стоили.

Окончив школу имени Ростроповичей, я продолжил обучение в школе имени Бюльбюля. Там часто слышал от преподавателей, что я талантливый мальчик, хотя сам себя таковым не считал и не ощущал. Такую репутацию я заслужил, потому что в первом классе выучил и исполнил одну из частей концерта Дмитрия Кабалевского для фортепиано с симфоническим оркестром. Я был настолько мал, что ноги еще не доставали до педалей рояля, но многие из тех, кто слушал меня тогда, сказали, что мне стоит продолжать. И я стал работать, очень усердно работать, сыграл много классических концертов. Если вспомнить, насколько часто тогда в Баку приезжал Мстислав Ростропович, это был достойный стимул, чтобы изучать классический репертуар.

В какой-то момент наряду с классической музыкой в моей жизни появился джаз – потрясающий жанр, который открыл мне новые переживания. В 2002 году в нашем городе прошел фестиваль Caspian Jazz & Blues, потом Бакинский джазовый фестиваль. Это было прекрасно, я просто тонул в море музыки, даже папин магнитофон сломал, когда «снимал» (то есть записывал) те концерты, что мне нравились. Уже потом жизнь свела меня с великими джазистами, моими наставниками, народным артистом Азербайджана Салманом Гамбаровым и замечательным мастером джаза Яковом Окунем. С ними всегда можно было поговорить не только о музыке, но и о Баку.

В то время я был помешан на библиотеках и кучу времени проводил в читальных залах, благо в Баку с ними было все в порядке. В книгах я находил уникальные миры и путешествовал по ним, забывая о реальности. Мне нравилось прикасаться к бумаге, ощущать ее плотность, слушать шелест страниц – эта богатая «форма» в сочетании с содержанием притягивала меня в библиотеки как магнит. Со временем художественную литературу сменила научная, а потом, когда я поступил во вторую аспирантуру, стал еще более зависим от библиотек: занялся музыкознанием, изучал и до сих пор изучаю азы народной, симфонической и оперной музыки. В дальнейшем все свое свободное время, которое оставалось от исполнительства, я посвящал науке, то есть все тем же книгам.

Музыка – особый вид искусства, который связывает земную систему координат с небесной, приближает человека к божественному, идеальному. Чтобы заниматься ею, приходится отказываться от очень многого, как минимум от выходных и праздников: у музыканта просто не бывает нерабочих дней. И знаете, я ничего не имею против этого. Свою работу люблю больше всего на свете, она вдохновляет меня. Так же как и Баку – город, который способен раскрыть самые светлые стороны человеческой души.