Он не изобретал цветную фотографию и не был личным фотографом царя. Все остальное, что известно о Сергее Прокудине-Горском, самом знаменитом, пожалуй, ныне русском фотографе, правда. В том числе то, что он стал одним из первых фотографов, снимавших Азербайджан.
Его жизнь и впрямь полна темных пятен, словно недопроявленных участков негатива. Это тем более удивительно, что при жизни – в предельно задокументированную уже эпоху, кстати говоря, – он был публичной фигурой, вхожей в высший свет. Отчасти таинственности напустил сам Прокудин-Горский, в эмиграции сообщавший о себе биографические сведения, идущие вразрез с архивными данными. Тем интереснее жизнь у энтузиастов, по крупицам восстанавливающих теперь историю человека, благодаря которому мы увидели Российскую империю в цвете.
По-царски
Фотографией он всерьез увлекся на четвертом десятке: респектабельный господин, отец семейства, член правления «Товарищества Гатчинского медесталелитейного и колокольного заводов» (директором завода был его тесть, выдающийся русский металлург Александр Лавров), член Русского технического общества (РТО). Именно РТО занималось тогда развитием фотографии как важной составляющей прогресса (о том, что фото может иметь самостоятельную художественную ценность, тогда не думал никто). И свой знаменитый доклад о цветной фотографии Прокудин-Горский сделал именно в стенах общества, в 1902 году (а вообще начал выступать – публично и в печати – по фотографической тематике пятью годами ранее).
В чем именно состоит вклад Прокудина-Горского в техническое развитие фотографии, написано много и профессионально; позволим себе здесь не останавливаться на этом. Прокудин-Горский, разумеется, интересен как ремесленник и изобретатель, но подлинное его величие в другом. Оценив все достоинства цветной фотографии, он решил познакомить Россию с… Россией, «во всей ее красе – в прямом смысле слова», как говорилось в одной из газетных рецензий на деятельность Сергея Михайловича.
В 1909 году его принимает император. К этому моменту слава Прокудина-Горского как мастера цветной фотографии была уже громадна. Он снимает Толстого и Шаляпина, вазы Эрмитажа, виды Киева и Крыма, Алайских гор и Дагестана, Бухары и Самарканда. Правда, до сих пор всё это были частные инициативы с весьма ограниченными возможностями. Теперь же всё должно было получиться по-другому.
Свои поездки С. М. Прокудин-Горский совершал в пульмановском вагоне, оборудованном по указаниям фотографа (станция Бородино); на специально приспособленном для работы пароходе (Онежское озеро. Место спасательной станции. Устье реки Вытегры) и служебном поезде (железнодорожный мост через реку Шую)
Экспедиция, имеющая государственную поддержку, обречена на успех – или, во всяком случае, на невозможность впоследствии оправдать неудачу плохой подготовкой. Прокудину-Горскому выделили личный вагон (он попал во множество отснятых им кадров), который был и передвижным домом, и штабом, и фотолабораторией. Вагон прицепляли к подходящему поезду, а на нужной фотографу станции отцепляли и ставили на запасный путь. Впрочем, по железным дорогам в России можно было добраться вовсе не в любую точку. Впоследствии сам Прокудин-Горский писал: «Предоставлялся помимо того и маленький пароход, могущий идти по мелководью, и прицепная баржа, а для поездки по реке Чусовой была дана моторная лодка. Для обработки Урала и перевала Уральского горного хребта в Екатеринбург был прислан новый автомобиль Форда, пригодный для трудных дорог. При поездках по водным путям капитаном назначался возможно хорошо знакомый с краем, что значительно облегчало мне работу». Там же, где не проходили ни пароходы, ни автомобиль, вполне годилась и простая крестьянская телега.
«Оценив все достоинства цветной фотографии, он решил познакомить Россию с… Россией»
Первые пробы пера (то есть объектива) Прокудин-Горский делает в 1909 году на Мариинской водной системе, соединявшей Волгу и Балтику. А потом завертелось: в том же 1909-м – Северный Урал, в 1910-м – Волга и Урал Южный, в 1911-м – Костромская и Ярославская губернии, Туркестан и Закаспийская область. Но самым насыщенным стал для фотографа 1912 год. География его странствий в эти месяцы впечатляет: Вильно, Борисов, Рязань, Суздаль, Прикамье. А в промежутке между ними – новая экспедиция на Кавказ. В том числе в Азербайджан.
Поднятая целина
При слове «колонизация» воображение в первую очередь рисует корабль у дикого берега, вооруженных до зубов европейцев, без труда порабощающих доверчивых дикарей, караваны рабов, навьюченных золотом и слоновой костью, и прочие картины из «Пятнадцатилетнего капитана». Но бывает другая колонизация и другие колонизаторы: нищие, несчастные люди, против своей воли заброшенные в непривычные и непонятные края, где всё не так, как дома, – и климат, и язык, и вера, где местные жители смотрят настороженно и с опаской, а из оружия – разве что серп да мотыга.
В XIX веке Закавказье пережило две волны таких колонизаций. Сперва в первой трети столетия здесь появились молокане и духоборы. Русские протестанты, чья вера была так далека от православия, что они были высланы сюда, чтобы не смущать умы остальных соотечественников. В совершенно чужой среде мусульман, полагали царские чиновники, молокане как минимум не смогут сеять ересь, а как максимум – исчезнут вовсе. Последнего не случилось: молокане оказались незлобивыми и трудолюбивыми людьми, которые к тому же не ели свинину – что снизило до минимума неприязнь местных. Молокане построили десятки русских деревень, самая известная из которых – Ивановка – стоит и поныне, являясь своеобразным символом мультикультурного характера современного Азербайджана.
Но Прокудин-Горский приехал снимать не молокан. Те за 80 лет стали уже практически коренными жителями этой страны и давно не интересовали кого бы то ни было за пределами Бакинской и Елизаветпольской губерний.
В конце XIX века правительство империи всерьез занялось переселением русских крестьян на окраины страны – в Туркестан и Закавказье. Одной из точек притяжения колонистов стала Муганская степь. Здесь им нарезали 30 так называемых переселенческих участков общей площадью свыше 100 тысяч десятин (в гектарах примерно столько же). Впрочем, как говорилось в одном из отчетов, земли эти, «пригодные для ценных культур, не могут пока быть обращены под заселение до устройства орошения, сопряженного со значительными расходами». Расходы на мелиорацию предстояли действительно серьезные: например, только в 1907 году канцелярия наместника графа Воронцова-Дашкова выделила на эти цели астрономическую сумму 206 тысяч рублей, – но ее осуществили. Муганскую степь избороздили каналы (самый крупный назывался, естественно, Воронцовским), а там, где вдоволь воды, для процветания нужно только много работать. С последним у русских переселенцев проблем не было – и всего несколько лет спустя очевидец пишет уже следующее: «Первые годы незнакомые с условиями жизни переселенцы страшно бедствовали, болели лихорадкой и страдали от преследования туземцев, но в течение времени они понемногу окрепли, и в настоящее время Петропавловское является зажиточным селением». Петропавловка – ныне город Сабирабад – был одной из целей Прокудина-Горского в его закавказской экспедиции.
«Прокудин-Горский снимает образцово ухоженные хлопковые поля, огромные бахчи и кусты гранатов в садах»
Земля изобилия
Петропавловка была едва ли не старейшим русским поселением Мугани – ее основали еще не в централизованном порядке переселенцы-энтузиасты из южнорусских губерний. В 1911 году, по свидетельству автора книги «Кавказ и Россия» Александра Липранди, «петропавловцы вполне уже акклиматизировались и живут припеваючи, хотя, к несчастью для них, очень сильно попиваючи». Снимки, сделанные Прокудиным-Горским в Мугани, бесстрастно подтверждают как минимум первую часть этого утверждения. Внушительных размеров храм со звонницей, добротные беленые дома, ничем, в сущности, не отличающиеся от тех, что будут стоять в колхозах и через 60 лет, основательная, прочно устроенная жизнь. Посреди села – гостиница «Новый свет» с «меблированными номерами» и «образцовой кухней»; тут же магазин фирмы «Зингер» с огромной, во всю крышу рекламой. Швейная машинка в крестьянском краю – признак даже не зажиточности, а роскоши, ну а магазин – значит, речь идет как минимум о десятках проданных единиц.
На окраине села строятся заводы Самедова и Вогау – оба будут перерабатывать хлопок, рано или поздно село станет городом (так и произошло всего-то через 20 лет). Не попал в кадры – а может, просто не сохранилось фото – склад сельскохозяйственных машин крупной торговой фирмы братьев Степун.
В соседней Графовке фотографу позирует семья переселенцев – на богачей они не похожи, но в тех местах, откуда они прибыли, легко можно умереть с голоду; здесь это исключено. Прокудин-Горский снимает образцово ухоженные хлопковые поля, огромные бахчи и кусты гранатов в садах. Но его интересуют не только мигранты из европейских губерний, он много фотографирует и азербайджанцев. Он едет в Саатлы (323 обывателя, сообщает скрупулезный «Кавказский календарь на 1912 год») – русских колонистов там нет, но и это селение выглядит капитально стоящим на ногах.
Всего на территории нынешнего Азербайджана снято 36 фото из коллекции, хранящейся в Библиотеке Конгресса США. Разумеется, всего кадров было гораздо больше – вряд ли Прокудин-Горский совершал столь долгое путешествие ради нескольких десятков снимков. 34 из этих 36 фото сделаны в Муганской степи, еще два – в Баку. На одном из последних изображена мечеть во дворце Ширваншахов, и с этим фото связана любопытная история: автор… забыл, где его сделал, и в контрольном альбоме рукой Прокудина-Горского стоит подпись «мечеть в Тифлисе». Снимок, кстати, черно-белый.
На втором бакинском фото – здание Общественного собрания (ныне Филармония). Оно было сделано мастером, так сказать, в частном порядке – ведь с Баку Прокудина-Горского связывала не только просветительская миссия, но и бизнес. В 1914 году им было создано акционерное общество «Биохром», занимавшееся цветной фотографией и изданием красочных альбомов. Основными акционерами «Биохрома» были бакинские нефтепромышленники Белозерский, Гиттис и другие. Судя по всему, во время одной из деловых поездок в Баку Прокудин-Горский и сфотографировал недавно построенное очень красивое здание.
Прокудин-Горский покинул Россию в 1918 году, сперва бросив свое уникальное собрание на родине – вывезти тысячи пластин было физически затруднительно. Однако оставить дело своей жизни в недосягаемости мастер не мог. При каких обстоятельствах фотографу удалось заполучить коллекцию из Советского Союза – одна из тайн, до сих пор окружающих жизнь этого незаурядного человека.