Бакинцами становятся по-разному. Кто-то рождается и всю жизнь живет в этом городе. Кого-то забрасывают сюда разные жизненные обстоятельства. Большинство остается навсегда или, по крайней мере, надолго. Но случаются и особенные истории. Скульптор Степан Дмитриевич Эрьзя всего на пару лет приехал в Баку в командировку, но все равно успел оставить след в жизни города и страны.

В жизни скульптора Степана Дмитриевича Нефедова было много городов и стран. Он родился в глухой мордовской деревне, большинство жителей которой принадлежало к одному из мордовских субэтносов – эрзя. (Имя это – в форме «Эрьзя» – станет творческим псевдонимом Нефедова.) Учился сперва в иконописных мастерских Алатыря и Казани, потом в Москве. В 30-летнем возрасте уехал в Европу, жил в Италии и Франции, изучал ваяние, много работал. После революции жил в Екатеринбурге, Новороссийске, Батуми. С 1927 по 1950 год – в Аргентине. В общем, крестьянский сын из Симбирской губернии стал настоящим космополитом. Но был в этой бурной, с вечно меняющимися за окном пейзажами, жизни еще один город – Баку.

«6 сентября в Баку прибыл известный русский скульптор С. Д. Эрьзя... – писала газета «Бакинский рабочий». – Несколько месяцев назад С. Д. Эрьзя был приглашен Наркомпросом Азербайджана, предлагавшим ему кафедру профессора при Азербайджанском художественном училище, при котором предполагается организация скульптурного дела… Вопрос о том, останется С. Д. Эрьзя совсем в Баку или нет, зависит от того, как он будет устроен Наркомпросом Азербайджана. Дело в том, что под скульптурную мастерскую необходимо соответствующее помещение, материалы и т. п. Есть основания думать, что все необходимые условия Наркомпросом будут выполнены и С. Д. Эрьзя останется в Баку».

Определение «известный скульптор», выбранное корреспондентом газеты «Бакинский рабочий», вовсе не комплимент. На дворе 1923 год. Эрьзе 47 лет, но, несмотря на то что в начале ХХ века это уже возраст между зрелостью и старостью, художник пребывает в великолепной творческой форме. Более того (тут позволим себе забежать немного вперед), все основные шедевры еще в будущем.

Взаимные «смотрины» прошли успешно, через несколько дней тот же «Бакинский рабочий» сообщает: «Известный скульптор С. Д. Эрьзя остается в Баку». Через месяц скульптор окончательно переезжает из Батуми и в ожидании завершения ремонта в выделенной ему мастерской останавливается в гостинице «Старая Европа». Он знакомится с коллегами по совсем недавно созданной Высшей художественной школе; здесь Эрьзя должен основать и возглавить отделение скульптуры. Знакомится и с городом. Судя по всему, самое сильное впечатление на него произвела гора Кюхлю, которую в те времена называли Разинской: якобы в пещере у основания этой горы знаменитый разбойник спрятал несметные сокровища, захваченные им во время отчаянных рейдов по Каспию.

Мастерская для Эрьзи была готова к концу года. Разместили ее во дворе политехнического института по улице Станиславской, 20 (ныне – проспект Азадлыг). Местная пресса, внимательно следившая за тем, как обустраивается Эрьзя в Баку, писала: «По словам самого скульптора, бакинская мастерская по размерам и удобствам, пожалуй, нисколько не уступит его парижской мастерской, где скульптор проработал несколько лет и где закончены были его наиболее выдающиеся произведения».

Студенты в отделение скульптуры набрались очень быстро: еще бы, преподавать будет мировая величина. При этом сам Эрьзя был, как известно, интровертом, неважно сходился с людьми и не очень любил публичные выступления. В итоге сам собой сложился особый стиль его преподавания: он не столько рассказывал, сколько показывал.

Сам скульптор редко работал, так сказать, с использованием черновиков, то есть глины или гипса, предпочитал сразу ваять в камне или металле. 

Студентов своих учил тому же. А еще – не бояться физического труда, обходиться без помощников-рабочих. Зивяр Мамедова, первая азербайджанская женщина-скульптор, вспоминала слова учителя: «Чтобы быть скульптором, надо быть и плотником, и слесарем, и кузнецом… Художник не должен зависеть от рабочих». Согласно ее воспоминаниям, мастер требовал от учеников самим изготавливать себе инструменты, для чего оборудовал в классе мини-кузницу. И ученики ковали, в том числе девушки. «Как педагог он много требовал от нас, иногда кричал и сердился на нашу нерасторопность, но был очень добрый».

Разумеется, жизнь Эрьзи в Баку состояла не из одного только преподавания. Довольно быстро сформировался круг близких знакомых. Центром светской жизни тогдашнего культурного Баку был дом кинорежиссера «Азгоскино» Владимира Баллюзека по Персидской, 3 (ныне – Муртузы Мухтарова). Частым гостем здесь был и скульптор. В жарких спорах участие принимал редко, но если уж высказывал свое мнение, то спор зачастую прекращался.

В Баку Эрьзя подружился с Сергеем Есениным. У поэта тоже была своеобразная «творческая командировка», только в газету «Бакинский рабочий». Жена и ученица Эрьзи Елена Мроз так описывала знакомство с Есениным: «Мы пригласили его на ужин. Есенин пришел с балалайкой и весь вечер исполнял частушки и шуточные песни. Сколько мы его ни просили прочитать стихи, он никак не соглашался, но частушки лились из него бесконечно. Он принес с собой безудержное веселье и радость». Талантливые художники быстро сдружились и однажды… исчезли на несколько дней, не сказав никому ни слова. Выяснилось, что Есенин и Эрьзя отправились на прогулку по самым отдаленным селениям Абшерона – знакомиться с местным бытом и обычаями.

Но главным для Эрьзи все же оставалось творчество. В Баку хорошо понимали, что использовать такой потенциал только в педагогических целях как минимум неразумно. Руководство Союза горняков предложило скульптору изваять статую для фасада своей штаб-квартиры – бывшего миллионерского особняка по Молоканской, 27 (ныне – Хагани). Решили, что это будет фигура тартальщика. Тартание было одним из способов нефтедобычи в Баку. В скважину погружали желонку – узкий цилиндр с клапаном в нижней части и скобой в верхней. Желонку опускали в скважину, затем, наполненную нефтью, поднимали. Примитивный, тяжелейший труд – но характерную фигуру тартальщика знал весь Баку. Именно тартальщик стал символом работников нефтяных промыслов Азербайджана. Более того, Эрьзя совершенно недвусмысленно показал, что рабочий – именно азербайджанец: об этом говорят традиционный пояс и национальная обувь чарыхи.

«Тартальщик» имел огромный успех. На первую в Баку скульптуру простого человека, труженика приезжали смотреть со всей республики. Обратила на работу внимание и центральная пресса. Газета «Труд» писала: «У «Тартальщика» ежедневно можно наблюдать много любопытных, рассматривающих это произведение «русского Родена». И тогда Союз горняков предложил Эрьзе оформить здание на Молоканской целой группой изваяний нефтяников. Эта по-своему уникальная для творчества художника работа (все же скульптор всегда был мастером малых форм) была закончена весной 1925 года.

Любопытно, что в условиях дефицита бронзы и мрамора Эрьзя отлил свои статуи из цемента и металлических опилок, протравленных кислотой. Группа горняков-знаменосцев «Бурильщики», «Молотобоец» и «Кузнец» стала настоящей сенсацией. Статуи и сейчас украшают здание бывшего Дома горняков, а ныне Союза композиторов Азербайджана.

Остальные работы Эрьзи бакинского периода – в основном гипсовые бюсты Маркса, Энгельса и Ленина – сохранились в лучшем случае только на фото. Но об одном проекте, неосуществленном, надо сказать особо. Эрьзя был одержим идеей ваяния из гор. Да-да, именно так: взять целую гору и превратить ее в памятник. Впервые эта мысль посетила его в Италии. В Советском Союзе, где обожали всякую гигантоманию, такой подход оценили – по крайней мере, на уровне замысла.

Попытки такого рода Эрьзя предпринимал ранее – еще на Урале, под Златоустом. В Баку он, как казалось, нашел такую гору – ту самую «гору Степана Разина». Мыслью об этом монументе мастер был так увлечен, что, обычно немногословный, охотно делился ею с окружающими. Уже в марте 1924 года в приложении к «Бакинскому рабочему» появилась очередная статья об Эрьзе, где говорилось: «Его мечта – «развернуть гору», как он выражается, такую гору, из которой можно было бы высечь гигантский монумент Октябрьской революции – монумент, который служил бы на протяжении целых тысячелетий незыблемым памятником Октябрьской революции. Исполнив такую работу, можно спокойно умереть, говорит он, умереть в сознании исполненного перед революцией долга». 

Сам скульптор выражался еще более патетически: «Дайте мне динамит, небольшие средства и рабочих, и я построю памятник Революции из гор». Идею Эрьзи поддержали и в том самом Союзе горняков, организации тогда в республике очень влиятельной.

Увы, не вышло. В конце лета 1925 года Степан Дмитриевич Эрьзя навсегда покидает Баку. Он оставил о себе память не только дерзкими планами, но и скульптурами на улице Хагани, а главное – десятками учеников, составивших впоследствии славу Азербайджана.

Попытки такого рода Эрьзя предпринимал ранее – еще на Урале, под Златоустом. В Баку он, как казалось, нашел такую гору – ту самую «гору Степана Разина». Мыслью об этом монументе мастер был так увлечен, что, обычно немногословный, охотно делился ею с окружающими. Уже в марте 1924 года в приложении к «Бакинскому рабочему» появилась очередная статья об Эрьзе, где говорилось: «Его мечта – «развернуть гору», как он выражается, такую гору, из которой можно было бы высечь гигантский монумент Октябрьской революции – монумент, который служил бы на протяжении целых тысячелетий незыблемым памятником Октябрьской революции. Исполнив такую работу, можно спокойно умереть, говорит он, умереть в сознании исполненного перед революцией долга». Сам скульптор выражался еще более патетически: «Дайте мне динамит, небольшие средства и рабочих, и я построю памятник Революции из гор». Идею Эрьзи поддержали и в том самом Союзе горняков, организации тогда в республике очень влиятельной.

Увы, не вышло. В конце лета 1925 года Степан Дмитриевич Эрьзя навсегда покидает Баку. Он оставил о себе память не только дерзкими планами, но и скульптурами на улице Хагани, а главное – десятками учеников, составивших впоследствии славу Азербайджана.