Год назад на 92-м году жизни скончался Владимир Шаинский, автор бесчисленного количества детских песен, которые гарантированно переживут своего создателя. Журнал «Баку» вспоминает удивительного мастера и роль, которую в его биографии сыграли город Баку и Кара Караев.

Графика: Сергей Снурник

Последние пару десятилетий Владимир Яковлевич Шаинский не жил в России. В начале нулевых он уехал в Израиль – жил в Ашдоде, занимался подводной охотой, своим любимым развлечением. Потом перебрался в Сан-Диего – певцу облаков и белогривых лошадок нравился калифорнийский климат. Но в России его отсутствия не заметили: он оставил после себя десятки, сотни песен и песенок, словно веселый дедушка, передавший лавку на попечение внуков и правнуков. Его наследие – не столько нотные листы и грампластинки, сколько ежедневно пропеваемые тысячами детских ртов «Антошка» и «Голубой вагон», «Пусть бегут неуклюже» и «Чунга-чанга», «Облака» и «Песенка мамонтенка». 

Чудак и ерник

Их автор казался зеркальным отражением собственного творчества: маленький, энергичный, похожий на веселую пружину или на подрагивающее цветное желе, он до самой старости напоминал не выросшего подростка. Анекдотические чудачества Шаинского и преподносили как анекдоты. Рассказывали, что на важном концерте в «Лужниках» он, зная, что перед сценой есть участок открытого льда, вышел к публике на коньках; покатавшись, снял их и в носках пошел к роялю. Рассказывали, что на записи в телестудии он пришел петь песню про козу в тех же самых носках и халате. Рассказывали, как на каком-то важном приеме он, раздухарившись, ни с того ни с сего принялся доказывать советским чиновникам, что все его детские песни – это перепетые еврейские клезмеры и кадиши, и немедленно иллюстрировать это на рояле. Рассказывали даже, что на том же вечере он отчитал генерал-полковника Каманина, который поминал советских летчиков, погибших на Шестидневной арабо-израильской войне. По воспоминаниям Михаила Жванецкого, Шаинский внезапно произнес резкую речь в защиту Израиля, говоря про него «наша страна»: «А нечего у нас летать! Будете летать – будем сбивать!» Он продолжал в том же духе и наговорил примерно на 25 лет каторги». Характерно, что на это никто даже не решился возразить, а генерал сочувственно отвечал ему в духе «я понимаю вашу позицию». Вероятно, дело в том, что одним своим присутствием Шаинский превращал серьезное в несерьезное, гневную речь – в анекдот, а советскую мрачную реальность – в бесстрастную череду диезов и бемолей.

Живьем Шаинский производил неизгладимое и довольно сильное впечатление: видно было, что во все тяжкие он пустился очень рано, раньше прочих, так что все его позднеперестроечные чудачества – молодые жены, кутежи в золотых костюмах, какие-то масонские песни, гимны бегемоту, пляски в монтажных – выглядели логическим продолжением чудачеств восьмидесятых. Не говоря уж о его киноопытах: достаточно сказать, что в 1999 году он снялся в фильме Григория Константинопольского «Восемь с половиной долларов» в роли Лесика из Лос-Анджелеса.

Он любил ходить по музыкальным школам, и так я впервые увидел его живьем. Шаинский находился в постоянном движении, хихикал, подпрыгивал на табурете, засовывал пальцы в жилетку и задумчиво сам себя щекотал, пел свои знаменитые песни, подыгрывая в совершенно таперском духе и требуя, чтобы все дети подпевали вслед за ним. У него был странный, с ходу запоминающийся, чуть надтреснутый голос – было принято говорить, что он поет «козлетоном». Но сами песни никому не требовалось повторять по два раза. Мы все знали их наизусть, и у каждого дома была пластинка «Песни Владимира Шаинского», заигранная до дыр. Если послушать ее сейчас, она покажется довольно неожиданным набором треков: «Белые кораблики» со странными захлебывающимися интонациями Клары Румяновой, картонный травести-марш «Песня скомороха Дудки» и совершенно дикая папановская «Песня Краги» с удивительным электроорганом, забытый фанковый гимн пожарным «Ноль-один», эталонный советский оптимизм «Когда мои друзья со мной» и зыбкая миансаровская «Зачем». Это была та взвесь советской детской песни, в которой растворялось всё: и шестидесятнический психодел, и пионерский хор, и довоенный джаз, и еврейский клезмер. Сложно было угадать, что именно нравится автору (и вообще, всерьез ли он): если слушать песни Шаинского как один метатекст, то остается только его шкодливая, ерническая интонация. И совсем не веселая: кажется, всем более или менее понятно, что автор «Голубого вагона» едва ли верит в «лучшее, конечно, впереди», он способен по этому поводу разве что минорно вздохнуть – но совсем не против, если кто-то вправду готов поверить в лучшее.

Взрослый студент

Странно думать, что ничего этого не было бы, не вздумай Шаинский в 1963 году отправиться на учебу в Бакинскую консерваторию. Это решение казалось неожиданным всему его окружению, прежде всего ему самому. Ему было уже 36, он давно перерос студенческий возраст, у него было не самое плохое образование, особенно если учесть, что его юность пришлась на военные годы. До войны Шаинский успел окончить киевскую школу-десятилетку при консерватории по классу скрипки, потом учился в Ташкентской консерватории, куда эвакуировали родителей. После войны окончил Московскую консерваторию по классу скрипки.

Талант мелодиста он распознал в себе довольно рано: после консерватории служил в оркестре Утесова, где не только играл на скрипке, но и делал аранжировки. Учиться в еще одной консерватории было и поздно, и незачем – но сам он считал иначе.

«Он был взрослым человеком, писал неплохие песенки, но быстро понял, что без образования не пройдешь, – пояснял в одном из последних интервью Олег Даль. – Мы с ним как-то на худсовете сдавали свои песни, я – «Колыбельную», а он – какую-то неплохую песенку про весну. Но она не была песней образованного музыканта. «Ах, лето, лето, лето, где ты будешь весной?» Очень милая, но не шлягер. Потом Шаинский поехал в Баку и там окончил консерваторию. Тогда он был в состоянии такой физики, что его железы давали ему ряд мотивов, которые выстреливали. А знания профессионального музыканта помогли ему выдавать перлы на трех аккордах. «Я играю на гармошке у прохожих на виду». Скажите, где там музыка? Но вся страна поет. От Бреста до Анадыря».

В Баку он оказался учеником самого Кара Караева. «На одном из концертов в Москве исполнялись произведения молодых азербайджанских композиторов, – вспоминал Шаинский. – Я был поражен их высоким профессиональным уровнем. Особенно мне понравился композитор Хайям Мирзазаде, в то время ассистент Кара Караева. Вот бы у кого поучиться! Нас познакомили. Мои первые слова: «Хайям, разрешите мне брать у вас уроки композиции!» – «Зачем же у меня? Лучше у моего шефа». – «У Караева? Да он и раз- говаривать со мной не станет!»

К удивлению Шаинского, Караев не только согласился поговорить с немолодым студентом, но и взял его к себе на курс – при условии, что он сдаст экзамен в Бакинскую консерваторию на общих основаниях. «Вам еще многому придется учиться, – предупредил его Кара- ев. – Заниматься придется с утра до ночи. Так что никаких посторонних работ, никаких заработков. Сможете ли так? Ведь вам 36 лет...»

Караевская школа

Шаинский оказался едва ли не самым трудолюбивым учеником в классе Караева: он понимал, что второго шанса ему уже не представится, и занимался с утра до ночи. Годы учебы в Баку он потом вспоминал как счастливейшие, хотя в отсутствие заработков он иногда в буквальном смысле голодал, питаясь исключительно собственноручно выловленной каспийской рыбой. Именно из Баку берет начало его увлечение подводной охотой и плаванием. «Я любил в одиночку выплывать на лодке на выходные на островок Наргин на Каспии, – вспоминал он. – Причем часть пути преодолевал вплавь, привязав к руке ружье и пакет с едой».

Караев был немногословным и довольно жестким учителем – достаточно вспомнить, как он на реплику одного из учеников «мое сочинение разрастается, боюсь, получится соната» ответил: «не бойтесь, не получится». Позже Шаинский признавался, что Кара- ев сделал для него больше, чем кто-либо еще за всю жизнь. Под его началом Шаинский напишет струнный квартет и свою первую симфонию. Впрочем, серьезным композитором он все-таки не станет – уже в год окончания Бакинской консерватории молодая певица по фамилии Пугачева споет по радио две его песни, «Как бы мне влюбиться» и «Не спорь со мной», и судьба Шаинского окажется предрешена. Он сочинит песни, которые войдут в репертуар Муслима Магомаева, Гелены Великановой и Рашида Бейбутова, а в 1965-м запишет мотив «Антошки» – и навсегда войдет в историю автором детских песен.

В творчестве Шаинского вроде бы сложно угадать влияние Караева, но караевская школа видна в хирургически точном чувстве пропорций. Даль, изумленно спрашивавший «где там музыка?», невольно передает именно эту эмоцию от встречи с чистым композиторским искусством: простые вроде бы мотивы работают именно благодаря четким, как часы, композиторским техникам, которым Шаинский научился у Караева. Впоследствии он напишет восемь мюзиклов, детскую оперу, бесчисленное количество музыки для кино, но останется в истории именно этими короткими, «детскими» мотивами, родина которых туманна, а настроение не так ясно, как кажется: то ли Баку, то ли Киев, то ли марш, то ли кадиш, то ли снег, то ли зной, то ли дождик проливной.

Графика: Сергей Снурник