КультураВ рамках 56-й Венецианской биеннале открылся азербайджанский национальный павильон, экспозиция которого знакомит с неизвестными работами художников абшеронской школы.
Площадь Санто-Стефано (Campo Santo Stefano), второе по величине «кампо» Венеции, вальяжно раскинулась посередине самого популярного туристического маршрута – между одноименной базиликой и мостом Академии. Здесь продают самое вкусное в городе фисташковое мороженое. В церкви Сан-Видаль круглый год играют Вивальди. Воплощенный в бронзе писатель Никколо Томмазео снисходительно смотрит на суетливых туристов с высокого постамента. В палаццо Лоредан находится Институт искусствознания, а у него под боком, в изящном палаццетто Леццо, расположился Азербайджанский павильон 56-й Венецианской биеннале.
Оглянуться в поисках будущего
Главную тему Биеннале (All the World’s Futures) задал ее нынешний куратор Оквуи Энвезор, писатель, критик, директор мюнхенского Дома искусства. Нигериец Энвезор, первый чернокожий куратор за всю историю Венецианской биеннале, обещал перечитать «Капитал» Маркса, и его поняли буквально, ожидая публицистического левацкого проекта. Но на то и игра слов в названии выставки – будущие, судьбы, фьючерсы, – чтобы обманывать ожидания. Биеннальный проект не столько заглядывает в будущее, сколько критикует современность и оглядывается назад в поисках момента, когда «что-то пошло не так».
Смотрят в прошлое и кураторы бакинского национального павильона Эмин Мамедов и Симон де Пюри – и обнаруживают там ту самую живучесть и эпическую бесконечность, поисками которой занята современная арт-элита.
Тема павильона обозначена как Beyond the Line, «За чертой», и посвящена азербайджанским авангардистам середины ХХ века. Пять художников абшеронской школы – Джавад Мирджавадов, Тофик Джавадов, Расим Бабаев, Фазиль Наджафов, Ашраф Мурад – впервые представлены европейской публике. Четверо из них так и не увидели этого момента, прожив жизнь в статусе маргиналов, производящих на свет искусство непонятное и неугодное.
Эпоха азербайджанского модернизма – Атлантида, которая, казалось, ушла под воду и была забыта. Но неожиданно ее открыли заново. Абшеронский авангард середины ХХ века едет на Венецианскую биеннале, в место паломничества любителей контемпорари-арта. Еще недавно это звучало бы если не абсурдно, то экстравагантно. Но современное искусство так размыло границы конъюнктуры и критерии качества, что оглянуться назад – единственный шанс обрести почву под ногами.
Правда не реализм
Швейцарский куратор Симон де Пюри – коллекционер и один из самых влиятельных людей в мире искусства. Симон был одним из инициаторов масштабной серии выставок Fly to Baku и, приехав в Баку, обнаружил там работы художников-нонконформистов середины ХХ века, о которых прежде никогда не слышал.
«Я хорошо знаком с советским искусством ХХ века: изучал русский авангард, выставлял Булатова, Кабакова, Немухина, – рассказывает Симон. – И вдруг я обнаруживаю гениальных художников, о которых ничего не знаю. Меня это задело. Но потом я выяснил, что за пределами Азербайджана с ними практически никто не знаком. И тут я понял, что чувствовал Колумб, когда открыл Америку. Принято было ассоциировать советский модернизм со столичными художниками.
А тут, на Абшероне, на краю империи выросла целая школа – абсолютно оригинальная, ни на что не похожая и при этом безусловно вписывающаяся в мировой контекст. Как это было возможно? У меня в голове не укладывается. Люди, которые не выезжали за пределы страны, жили в бедности и никак не поощрялись властями, создавали искусство, ничем не уступающее работам знаменитых европейских художников, за которые сейчас отдают миллионы. Они создали свой абсолютно оригинальный колорит, их полотна пропитаны бешеной энергией. В них – правда.
А современному искусству не хватает правды (не надо только путать правду с реализмом). Мне кажется, наш с Фондом Гейдара Алиева проект идеально встраивается в тему нынешней Биеннале. Чтобы понять, какое будущее нас ожидает, мы должны поймать момент, когда искусство потеряло живую нить, связывавшую его с миром. В этих работах жизнь бьет ключом – это завораживает зрителя».
Черный лабиринт
Перешагнув порог палаццетто Леццо, попадаешь в пространство, изрезанное черными линиями. Возникает дискомфорт – будто не во дворец вошел, а попал в сгоревший лес. Обуглившиеся стволы поддерживают друг друга, в их силуэтах неожиданно угадываются профили людей. Приглушенный свет освещает лишь определенные участки инсталляции, так что при другом ракурсе кажется, что и нет никаких профилей – лишь черные стволы, склонившись друг к другу, образуют мрачный лабиринт. Зритель проходит через него, цепляясь и вглядываясь в просветы между досками.
Эта работа имеет то же название, что и весь павильон, – «За чертой». Соорудил инсталляцию бакинский художник Гусейн Хагверди, она стала прологом ко всей последующей экспозиции.
«Этот черный хаос – метафора той жизни, через которую прошло поколение отца. Мой отец Гасан Хагвердиев принадлежит к тому кругу художников, которому посвящена выставка. Он дважды сидел в лагерях – в фашистском и в сталинском. Прошел через плен. Потерял все – работу, семью, дом. Сумел выстоять и начать жить заново. В судьбе этого поколения есть и мое маленькое генетическое участие: я родился в ссылке. Языком линий и деревянных конструкций я попытался передать настроение эпохи, в которую выпало родиться этим художникам. Человеческая жизнь – всегда лабиринт. Но мой лабиринт сложен из черных деревьев. Очень много людей сгорело в те времена, поэтому возникает ассоциация с обуглившимся лесом. Люди работали на лесоповале, сгорали и превращались в пепел. Но пройдя через преграды моей конструкции, зритель попадает к свету и гармонии. Когда я делал макет инсталляции, думал о Лисицком и Малевиче.
Сперва работа напоминала чистый конструктивизм, потом стала обрастать пластическими элементами. Вообще советский авангард – основа моего понимания искусства. Советские люди были потрясающими. Жили бедно и тяжело, но до хрипоты спорили о творчестве. А сейчас художники живут хорошо, но их взгляды часто обращены в пустоту».
Братья
Художникам Джаваду Мирджавадову и Тофику Джавадову посвящены первые залы экспозиции. Их работы открываются зрителю, пересекшему «черту».
Зал Мирджавадова исполнен цвета и радости. На огромных полотнах толпятся в праздничной суете люди и животные. Свадьба, переезд, уборка дома, тушение пожара – художника интересуют важные моменты будней. Ослики танцуют на площади, женщина моет пол, ракеты улетают в космос… Мир неделим: в нем на равных сосуществуют события планетарного и человеческого масштаба. Человек – тоже планета, поэтому на картинах Мирджавадова человеческие фигуры округлены.
«Мы решили доверить Гусейну первый зал, через который зритель попадает на выставку, потому что судьба его семьи типична для поколения художников, о котором мы рассказываем, – комментирует Эмин Мамедов. – Оно было незаслуженно «потеряно» историками искусства, о нем никто ничего не знал до сегодняшнего дня. Это очень волнующе – открывать миру имена прекрасных художников, которые не дожили до момента своей славы».
Он был единственным художником, которого в 1950-е годы пустили в запасники Эрмитажа. Яростный и страстный, Джавад ворвался к директору музея Михаилу Артамонову и упросил дать возможность делать копии старых мастеров; ученый подумал и согласился. После возвращения из Ленинграда мастер поселился в поселке Бузовна. Его дом стал центром неформального художественного кружка, сложившегося в Баку и впоследствии окрещенного абшеронской школой.
Учиться писать надо на Абшероне, считал Мирджавадов. Эти краски надо видеть: валуны, море, инжирные деревья... Свои акварели он часто оставлял на берегу: говорил, если работа хорошо смотрится на фоне моря – значит, она удалась. Часть его скульптур так и похоронена в абшеронских песках: спасаясь от неожиданно нагрянувшей проверки, художник закопал свои монументальные работы, поскольку хранить их было негде. Найти их не удалось.
Мирджавадов со своими абшеронскими красками и фольклорными образами – поэт того самого вечного эпического мира, поисками которого заняты устроители Биеннале. Совсем иной художник – его родной брат Тофик Джавадов, трагически погибший в 37 лет. В центре его именного зала – полотно «Нефтяники», написанное в конце 1950-х годов, которое сейчас искусствоведы дружно называют предвосхищением «сурового стиля». Уставшие печальные люди покидают нефтяные разработки, их куда-то везут в кузове грузовика. Фигуры похожи на окаменелости. Человек в центре спрятал лицо: трагическая правда жизни. Этот прекрасный холст, который любой аукцион оценил бы в целое состояние, много лет кочевал по мастерским разных художников. Выкинуть ни у кого рука не поднялась, но и на стенку никто не повесил. Спасла полотно искусствовед Сара Назирова, благодаря которой имена художников абшеронской школы не были забыты. Сейчас «Нефтяники» – украшение коллекции Национального музея искусств.
У Джавадова вообще сохранилось мало работ. Из-за хронической бедности он грунтовал холсты чем попало, даже зубным порошком. Со временем многие из них осыпались и пропали. Их ценности не понимал даже родной брат: для яркого мифотворца Мирджавадова суровый реализм близкого родственника ассоциировался с ненавидимым им советским стилем. В собрании Азербайджанского национального музея есть еще одна работа Тофика Джавадова – «Ветер»: насыщенный солью, ветром и синевой пейзаж, на котором воздушные потоки превращаются в глыбы, дышать этим воздухом трудно, почти невозможно.
Голосующие трапеции
Совсем другие отношения с советским миром у живописца Ашрафа Мурада, самого необычного из плеяды художников абшеронской школы.
Учился он в Ленинграде; вернувшись в Баку, получал госзаказы на картины с историческими сюжетами. Обладатель голливудской внешности, был любимцем богемных девушек. У него первого среди бакинцев появился «мерседес», на котором рассекала вся компания художников. Личный переворот случился внезапно: художник в веселом подпитии был жестоко избит милиционером, получил тяжелую травму головы.
Он продолжал рисовать Ленина, Крупскую, Терешкову и участников Ялтинской конференции. Но герои советской мифологии больше не напоминали живых существ. Угловатые фигуры, решенные в темных тонах, похожи на мрачные грузные тени. Трапециевидные тела, вырастающие из мрака, глаза-щелки, спины, напоминающие урны для голосования… Госзаказов быстро не стало. От судимости спасло лишь то, что художника посчитали умалишенным. Он продолжил писать: мрачные пейзажи, где море оборачивается чернотой, женские фигуры – безжизненные и беспомощные тела.
Ашраф Мурад скончался в 1979 году в бедности и абсолютном забвении. Многие его работы были выброшены как не представляющий ценности хлам. Сохранившиеся сберег московский искусствовед Григорий Анисимов; в Баку они вернулись благодаря историку и дипломату Рамизу Абуталыбову.
Бакинская «Герника»
Расиму Бабаеву повезло больше, чем другим. Его полотна, населенные цветами, смешными людьми и добрыми демонами, любимы азербайджанцами и хорошо известны за рубежом. Но на венецианской выставке зрителю открывается другой Бабаев. Центральная работа экспозиции – «Агрессор». Угловатое существо, словно вырубленное из камня, похоже на верблюда и лошадь, какими их изображали в архаическом искусстве. Рот открыт – животное то ли рычит, то ли кричит от боли. Пространство у него под ногами дробится и ломается, мир распадается на черные и серые осколки.
Полотно написано в середине 1960-х годов – самый темный период творчества Бабаева. Холст нашли на мусорной свалке. Его выкинули свернутым вчетверо. Опознала работу все та же неутомимая Сара Назирова, памяти которой посвящен прекрасный документальный фильм режиссера Шамиля Наджафзаде (видео экспонируется на третьем этаже павильона). Отреставрировал «Агрессора» сын художника Эльнур Бабаев.
Старые вечные люди
Рядом с полотном Бабаева присел верблюд. Нет никаких сомнений, что это именно верблюд: горбатое и носатое животное поджало лапы, уселось на песок и дремлет. Сон этот длится то ли час, то ли тысячелетие. В спокойной и торжественной скульптуре Фазиля Наджафова нет и намека на суету и движение. Верблюд знает мир с момента его сотворения, его горб превратился в камень и покрылся лишайником; с определенного ракурса кажется, что он не спит, а молится.
Согласно замыслу кураторов, работы Наджафова – единственного оставшегося в живых участника абшеронской школы – скрепляют всю экспозицию павильона. Скульптура театральна – она живет в пространстве и цементирует его. И если на полотнах художников соревнуются цвета и бурлят страсти, то приплывшие в наш век из глубины истории изваяния Наджафова принесли с собой в палаццетто Леццо ощущение умиротворения и покоя. Пышные женские фигуры напоминают о временах, когда люди доверяли свои судьбы богине-матери. Глядя на скульптуры Фазиля, ловишь себя на мысли, что это были счастливые времена.
«Я не уважаю мрамор, он у меня с кладбищем ассоциируется. Я работаю с нашим абшеронским известняком: мне нравится, что он впитывает в себя солнце и органично живет в ландшафте. Да, я люблю архаические формы, – скульптор с нежностью гладит каменное женское лицо. – Видите, она стареет за молитвой, а жизнь идет. Моя жизнь уже заканчивается, а диплом я так и не получил. Обидно: учился в Суриковском институте только на «отлично», а диплом так и не дали. Хотели, чтобы я сделал «Пионера», а я не стал. Не сделал за свою жизнь ни одного «пионера»: незачем эту суету разводить, скульптура должна стоять как сфинкс и задавать загадки. Вообще, вы знаете, мы работали в странное время: на выставки нас тогда не пускали, а уважали больше. В принципе, на нас в Баку никто не давил, просто не замечали. И мы могли делать что хотели. Поэтому и выросло такое плодотворное поколение. А вот эту работу, – Фазиль подводит к скульптуре, где вставшие на колени человеческие существа спрессованы в единый блок, – назвали «Эхо эпохи». Это не мое название. Я ее в конце семидесятых сделал. Меня друзья-художники тогда спросили: «Это мы?» – а я подумал и ответил: «Нет, это они».
Назад к модернизму
Куратор 56-й Венецианской биеннале Оквуи Энвезор – левый мыслитель и активный критик постмодернизма. Благодаря ему основная экспозиция этого года посвящена критическому взгляду на современность вообще и современное искусство в частности. Взгляд куратора очевидно обращен в прошлое: на выставку отобраны работы классиков, чей творческий расцвет пришелся на ХХ век, и современных художников из стран третьего мира, где искусство еще не отделилось от рук творца, тесно связано с индустриальной тематикой и ремеслом. По признанию куратора, оглядываясь назад, он «пытается осмыслить страхи нашего времени и понять, в какой момент они зародились». В контексте подобного ретроспективного взгляда на историю современного искусства Азербайджанский павильон, населенный работами художников-модернистов ХХ века, выглядит остро и злободневно.
