КультураВ Музее азербайджанской живописи ХХ–XXI веков прошла выставка выпускников Школы современного искусства YARAT. Основатель школы Сабина Шихлинская рассказала журналу «Баку» о том, как сегодня живет андеграунд в Азербайджане и что за люди к нему тянутся.
БАКУ: Можно ли назвать выставку подведением итогов образовательного процесса?
САБИНА ШИХЛИНСКАЯ: Даже нужно. Дело в том, что школа современного искусства – достаточно уникальное явление в азербайджанской образовательной сфере. Наши прекрасные художественные учреждения – академия, институты культуры и искусства, гимназии, лицеи и так далее – работают в модернистской парадигме. Идея создания школы появилась, чтобы заполнить некоторые пробелы, пока большая государственная образовательная машина за это не возьмется. Уверена, это произойдет, уже начинает происходить. Пока же мы сами стараемся, чтобы подрастающее поколение получало базовые знания, которые помогут ему общаться с миром на понятном языке.
Родившись в Советском Союзе, я прошла весь этот путь. Была студенткой факультета монументальной живописи в Ленинградском высшем художественно-промышленном училище им. В. Мухиной. С трудом получила диплом, потому что яро сопротивлялась советской системе, я не принимала идеологию социалистического реализма. В 1990-е поняла, что отдаю свои сердце, душу и вообще жизнь этому самому contemporary, концептуальному искусству, навсегда и бесповоротно. Так что я могу о многом рассказать молодежи. Рада, что есть YARAT, островок современного искусства, руководители которого поддерживают нашу школу. Мы сделали совместный проект – это мой авторский курс. Девять месяцев мы говорим о теории и истории contemporary art, о постмодерне и том, что происходит сейчас, – назовем это метамодерном. Говорим о переходах между этими направлениями, о жанрах, движениях и многом другом.
Что интересно, в группе обучаются те, кто хочет стать мультидисциплинарным художником, и те, кто готовится быть куратором, и будущие арт-менеджеры, критики, ресёчеры, арт-райтеры. Финал – практика, когда ребята объединяются в группы (в каждой есть куратор, менеджер и т. д). Так появилось четыре кураторских проекта, внутри каждого – несколько участников. Это наш второй выпуск в школе, он предполагает выставку.
БАКУ: Расскажите про нее подробнее.
С.Ш.: В выставке участвуют все студенты нынешнего годичного курса. Несмотря на то что еще недавно эти ребята были представителями других профессий: врачами, инженерами, ивент-менеджерами, а некоторые работали в сфере культуры, – они все участники выставки. Нам нужно было со своими идеями и работами уместиться в том пространстве, которое отведено под выставку. Думали, где же ее устраивать. Искали альтернативные места. Нас мог ожидать вестибюль или коридор, переход между этажами. Но в результате случилось чудо, и выставка прошла в Музее живописи XX–XXI веков. В истории азербайджанского искусства это прецедент, который коренным образом меняет статус современного концептуального искусства и отношение к нему.
Я предложила ребятам тему «От конечного к бесконечному», так же была названа выставка. В ней заложена мысль о том, что горизонт есть, но он недостижим. Проектом очень горжусь, даже не побоюсь сказать, что горжусь больше своих прежних проектов, а ведь среди них были и первый азербайджанский павильон на Венецианской биеннале, и выставка Steps of Time в Дрезденском музее в 2008-м. Мы соблюли разумный баланс представленных жанров: фотографии, видео, инсталляции. Живописи в чистом виде не было вообще, она присутствовала лишь как медиа. Мне понравилось, что произведения выставки были высказываниями, причем весьма понятными зрителю. Ведь часто посетители, не очень погруженные в современное искусство, с трудом понимают, что банан, приклеенный скотчем к стене, – что-то более серьезное, чем просто банан, приклеенный скотчем к стене. Но если найти правильный подход, верно составить описания работ, выстроить драматургию, уверена, всё станет понятно.
Публика пришла прекрасная. В общем, ребята-выпускники теперь очень мотивированы. Не знаю, как сложатся их судьбы дальше, но уже сейчас ясно: сообща мы сделали нечто важное. Современное искусство можно выставлять в музее, это не просто плохая шутка, а ирония постмодерна, разрушение стереотипов. Еще мы доказали, что современному искусству надо учиться.
БАКУ: А что не удалось?
С.Ш.: Начну издалека. К созданию школы я целенаправленно шла с 2014 года, это была мечта. Но уже тогда проводила мастер-классы. Еще случился полугодовой проект, который был изначально заточен под финальную выставку: теории меньше, образовательный процесс заключался в поиске идентичности национального культурного наследия. Я буквально навязывала ученикам то, что волновало меня: каким должно быть искусство, чтобы оставаться «чистой религией», чтобы мы в нем не разочаровывались? Путешествовали с ребятами по Азербайджану, по разным музейным комплексам, искали, где наши корни. Итогом стала выставка под названием Invasion, «Вторжение». Мы тогда «вторгались» в другие музеи и делали что-то в конфронтации с основными коллекциями. В наших работах присутствовало много борьбы и противостояния. Сейчас я думаю так: да, конфликт должен быть, но отношусь к нему скорее с прагматическим романтизмом.
Год за годом, исправляя ошибки предыдущих опытов, я шла к школе, которая появилась в 2022-м. И вот здесь охотно покритикую результат: было много эмоционального – и у меня, и у ребят. Все получалось не так профессионально, как со вторым выпуском. Сейчас мы не ходили в кафе, не болтали часами после занятий, как с первым выпуском. Я четко придерживаюсь горизонтальной системы взаимоотношений и делаю все, чтобы каждый учащийся имел свободу выбора и не чувствовал прессинга наставника. Вот за это я бы покритиковала свою методику в первом выпуске, во втором – не хочу.
Но менять в формате школы ничего не планирую. Первый выпуск был около 30 человек. Второй – 35. Раз в два года выпускать 35 молодых умов на сцену современного искусства – неплохое обновление крови, по-моему.
«Раз в два года выпускать 35 молодых умов на сцену современного искусства – неплохое обновление крови»
БАКУ: Вы поняли по своим ученикам, как сегодня молодые люди, имеющие другие профессии, часто не связанные с искусством, вдруг решают, что хотят выражать себя таким образом?
С.Ш.: Набор в школу происходит через open call. Например, на второй выпуск подали 220 заявок, прошли 40, но я знала, что человек пять точно отсеется (так обычно и бывает, 10 % уходят). Кто-то из этих ребят продолжит обучение за границей, но свое будущее они видят в Азербайджане. Я это поддерживаю: путешествовать, пока не оброс семьей, детьми и питомцами, – как раз то, что нужно. А дом всегда остается местом силы. Надеюсь, у нас появятся новые волны молодых, талантливых, прогрессивных людей, благодаря которым к Азербайджану будут относиться с большим интересом и уважением.
Да, приходят ребята из других профессий, потому что учиться на мультидисциплинарного художника больше негде. И получить информацию, что такое инсталляция или перформанс, тоже негде. Есть наша школа, и хорошо.
БАКУ: Как вам кажется, почему растет интерес к современному искусству в Азербайджане? Недостаток средств выражения?
С.Ш.: Скорее желание быть интегрированным в мировую среду. Вот есть азербайджанский язык, богатый, великолепный, тюркский с разными вкраплениями. Или красивейший русский язык. Но в мире, когда хотят понять друг друга, все-таки говорят на английском. Так же существует и международный язык культуры, универсальный и понятный в профессиональной среде. Есть определенная система ее устройства, развития, наработано огромное количество исторических взаимосвязей. Здорово, когда молодые прогрессивные люди стремятся это понять. Тот, кто не хочет, уходит в попсу, в популярную культуру.
БАКУ: Почему нигде не хотят преподавать современное искусство? Это страх крамолы, критики?
С.Ш.: Думаю, система просто не успела перестроиться. Писсуар (работа «Фонтан» Марселя Дюшана) появился в 1917 году, но осмыслили его сильно позже. Не забывайте, до того как рухнул железный занавес, мы находились в достаточно изолированном от мира пространстве. А когда занавес пал, у всех возникли свои исторические обстоятельства. Если в России наступило время свободы, взрыв акционизма, концептуализма, то в Азербайджане шла война, у нас были Карабах, миллион беженцев, оккупация 20 % территории. Мы зависли в большой трагедии. Нужно было время, чтобы встать на неокапиталистический путь, понять, что делать с нефтью, с деньгами, которые она нам приносит.
Естественно, в академических структурах преподавали профессора, вышедшие из Советского Союза, они не имели возможности перестроиться. Я – имела, но что по мне судить? Я всегда была любопытна, интересовалась всем, что происходит в мире. Много путешествовала, жила в разных странах. Так что я совсем не пример, как раз наоборот, крамольная личность, некоторые считают, что я даже порчу молодое поколение. Есть те, кто недоумевает: как же так, художник вместо картины вешает пустой холст, рядом ставит пустую рамку и пишет на ней текст?
По мнению профессоров, я – большой вредитель. Но я всегда оставляю ребятам выбор. Говорю: историю вспять не повернуть. Мы живем во время технологического взрыва, искусственный интеллект – уже просто брат родной, с GPT беседуешь как с лучшим другом. Это все нужно осмыслить, найти самого себя в этом потоке. Мне кажется, сейчас и правда новая эпоха, в ней больше веры во что-то светлое, больше романтизма, меньше скептицизма и цинизма, присущих концу XX века. Хотя, может, я чересчур оптимистична.
БАКУ: Возможно, это и хорошо, что современное искусство остается нелегитимным? Вне официоза и форматов.
С.Ш.: В этом есть определенный позитив, ведь постмодерн своим существованием обязан тому, что модернизм в какой-то момент стал весьма удачно сочетаться с рынком и быстро сделался легитимным. Искусство – это реакция человека на происходящее через некий процесс творчества. И она может быть очень прогрессивной. Так что, думаю, нет ничего страшного в том, что современное искусство становится легитимным, а граффити Бэнкси начинают демонтироваться и продаваться. Он все равно находит способ высказаться – свои работы шредером режет.
БАКУ: Вы в свое время отказались быть на рынке и продавать свои работы.
С.Ш.: Да, веселая история. Это произошло в те годы, когда еще не закончилась война в Карабахе, но конфликт встал на паузу, появилась нефть, как будто бы началась нормальная жизнь. И возникла возможность продавать картины, так сказать, трансформировать искусство в капитал. В то время я увлекалась игрой с красным цветом. День должен был непременно начинаться с красного. Мне не хватало сил и ума формировать этот цвет во что-то абстрактное, поэтому то и дело останавливалась на форме граната. Гранатов было много, сотни. Людям нравилось, меня покупали просто с нереальной скоростью. Едва я приносила очередной холст в галерею, на выходе уже спрашивали: «Сабина ханум, а есть еще гранаты?» Постоянно звонили с тем же вопросом: «Есть? А когда будут?» В общем, в какой-то момент Сабина ханум поняла, что стать продавцом гранатов – не лучшее использование той одной физической жизни, которая нам дана. Чтобы прекратить этим заниматься, надо сделать сложное движение, то есть как бы запретить себе заниматься живописью вообще, потому что не знаю, как получилось бы по-другому. Я просто решила не производить то, что продают.
БАКУ: Решительный, надо сказать, поступок!
С.Ш.: В общем, в один из дней я вышла из мастерской и больше в нее не вернулась. Конечно, у меня есть мастерская, даже не одна, но я туда прихожу, чтобы читать книги, проводить какие-то эксперименты. Но такое место творческого уюта представляется мне старомодным и мещанским. Если уж работать, то выбираю различные новые места, некомфортные, холодные: заброшенные заводы, урбанистические пространства. Люблю ездить в арт-резиденции. Приехал – неуютно, всё новое, непонятное, но в этой атмосфере и нужно рефлексировать. А от коммерческого я ушла. Очень сложно, потому что все друзья постепенно превратились в успешных художников. Думаю, я не бездарный человек в живописи и тоже смогла бы сделать свою жизнь материально более комфортной. Но ни секунды не жалею о выбранном пути, который еще не закончился, который продолжается. Кто-то из московских коллег, узнав про школу, назвал меня стартапером. Мне это определение не нравится, у меня нет стартапа. Я даже не первопроходец. Но некая миссионерская черта во мне, конечно, присутствует.
«Существует международный язык культуры, универсальный и понятный в профессиональной среде»
