Вдохновение балерины Анны Антоничевой

Я самая настоящая бакинка: в этом городе я родилась, здесь провела первые 15 лет своей жизни. Более того, в Баку родились и выросли мои родители. Моя семья попала сюда случайно, но со временем влилась в бакинскую среду. 

Иллюстрация: Мария Михальская

Анна Антоничева – в 1991 году принята в балетную труппу Большого театра, а с 1993 по 2017 год была его солисткой. Заслуженная и народная артистка Российской Федерации, а также заслуженная и народная артистка Республики Северная Осетия-Алания. В настоящее время преподаватель Московской государственной академии хореографии. 

В разгар Великой Отечественной войны моих дедушек и бабушек с обеих сторон отправили в Баку из средней полосы России работать в тылу. В детстве я как-то не задумывалась об этой ситуации. Но только представьте, каково было простым, исконно русским людям из рязанской деревни попасть в край, где всё другое: традиции, отношения, климат, еда… И только язык, на котором говорили люди вокруг, был родным, русским – поскольку являлся в интернациональном Баку универсальным средством общения.

Справедливости ради надо заметить, что мои старшие родственники, по всей видимости, не слишком страдали из-за резкой смены культурного фона. На благодатной южной земле растет и плодоносит все, что ни посади. Вот и мои рязанские бабушки-дедушки пустили здесь корни и расцвели.

Особенно хорошо себя чувствовал в Баку дедуля со стороны мамы. Он был шофером на заводе и все никак не мог уйти на пенсию. Два раза уходил, сидел какое-то время дома, а потом возвращался к себе на завод, потому что там работали очень душевные люди. Без них он скучал.

В отличие от деда бабуля не была так безоглядно верна своей работе. Как только родилась я, она тут же вышла на пенсию и взялась за мое воспитание. Дело в том, что у нас с мамой одинаковая профессия. Мама танцевала в труппе Азербайджанского театра оперы и балета имени Ахундова и постоянно была то на репетициях, то на спектаклях, то на гастролях. Когда мне было года два, мой отец получил травму позвоночника. С этой его болезнью было как-то связано то, что родители разъехались, однако долгое время не разводились.

Поскольку мама постоянно работала и заниматься мной не успевала, бабушка с дедушкой решили, что нам надо некоторое время пожить у них – чтобы я была под присмотром. «Некоторое время» растянулось на десять лет.

***

Из-за столь необычной семейной ситуации я толком не могу назвать адрес своего родного дома. Потому что таких адресов несколько, и расположены они в разных концах Баку. Мы с мамой, бабулей и дедулей жили в Ахмедлы. Папа получил квартиру в Гюнешли – тогда он считался самым дальним районом Баку. Помню, туда надо было бесконечно долго ехать на общественном транспорте. В Дарнагюле мы жили уже с мамой и отчимом, а еще была квартира на проспекте Строителей.

Лучшие воспоминания у меня связаны с домом в Ахмедлы. Он находился практически возле порта, море было очень близко. Мы с дворовыми друзьями постоянно бегали туда и даже периодически пытались купаться, хотя нам это делать категорически запрещали: можно было зайти в воду чистым, а вынырнуть сплошь покрытым мазутом – место было совсем не пляжное. Но нас все равно тянуло к берегу – если не поплавать, то хотя бы посмотреть на корабли, на то, как море сливается в едином оттенке с небом, на оранжевое закатное солнце.

***

Сейчас я живу в Москве. Здесь есть практически все, кроме моря. И заменить его нечем.

Я очень скучаю по Каспийскому морю. Вода в нем прогревалась уже в мае, тогда же мы с мамой открывали пляжный сезон и все теплое время года ездили по выходным на городской пляж. Поездку на море я ждала всю неделю, это было для меня как лакомство. Утром мы собирали в пляжную сумку всю еду, что была в доме, садились в автобус на остановке у дома и почти час ехали в жуткой давке и духоте.

Добравшись наконец до моря, мы основательно располагались там, поскольку впереди у нас был целый день, до заката. Да-да, мы несколько часов жарились на самом активном солнце безо всяких зонтиков и солнцезащитных средств. Мама в обязательном порядке сгорала, а я сдирала с нее кожицу, мы были счастливы. Загар у меня держался почти весь год, до следующего пляжного сезона.

Годы спустя я побывала на других морях и пляжах, узнала, что, оказывается, в определенные часы находиться на солнце опасно. И что даже в неопасные часы надо покрывать себя толстым слоем солнцезащитного крема, а иначе преждевременная старость и всевозможные болезни. Хорошо, что в моем бакинском детстве никто не знал, что прекрасный и безмятежный день, проведенный на море, чреват такими ужасными кошмарами.

Я до сих пор люблю загорать до черноты. И моим выступлениям это никогда не мешало, даже если я должна была предстать на сцене белоснежной Принцессой Лебедь. Дело в том, что у гримеров Большого театра есть специальная «морилка», которая моментально высветляет кожу. После спектакля надо просто смыть этот «тональник» – и снова можно быть загорелой. Мне кажется, в театре на меня извели просто стратегические запасы этой морилки.

***

«НАС ТЯНУЛО К БЕРЕГУ – ЕСЛИ НЕ ПОПЛАВАТЬ, ТО ПОСМОТРЕТЬ НА КОРАБЛИ, НА ТО, КАК МОРЕ СЛИВАЕТСЯ С НЕБОМ»


Иллюстрация: Мария Михальская

В нашем большом дворе в Ахмедлы я проводила целые дни, и бабуля спокойно отпускала меня на улицу одну, хотя я была совсем еще ребенком. Отпустив меня побегать с детьми, она усаживалась на балконе – это был ее наблюдательный пост – и следила за мной оттуда. С нашего пятого этажа прекрасно просматривались все окрестности. По вечерам, когда я уже была дома, бабушка снова располагалась на балконе – теперь уже высматривать мою маму, возвращавшуюся из театра.

Во дворе у меня появилось несколько подружек, с которыми я ежедневно проводила по полдня. Игры у нас были самые что ни на есть девчачьи: классики, резиночка, семь стеклышек. Если кто не знает, что такое семь стеклышек, то объясняю: это своеобразный микс из пряток, классиков и догонялок. Одним словом, подвижная дворовая игра. Правда, в нее мы играли нечасто, потому что не получалось набрать нужное количество народа. А еще мы бесконечно много катались на роликах. И, как я уже говорила, бегали к морю.

***

Удивительно, но я не помню ни одного бакинского Нового года. Мне теперь даже кажется, что я начала его отмечать только переехав в Москву. Мои дни рождения тоже проходили довольно ровно: мама пекла что-нибудь вкусное, приезжали одноклассники, и мы пили чай. А вот Новруз был совсем иным и нравился нам с подружками не в пример больше. Мы бегали по подъездам и звонили во все двери, а соседи сыпали нам в протянутые газетные кульки или шапочки конфеты и всякую выпечку. Потом вся эта добыча съедалась прямо во дворе.

Периодически соседи устраивали свадьбы. Нас, детей, они будоражили гораздо больше, чем взрослых. Думаю, даже больше, чем жениха с невестой. Сначала огромную беседку, которая стояла посреди двора, занавешивали коврами и делали таким образом из нее шатер. Из-под этого занавеса доносились интригующие звуки: там сдвигали столы, расставляли посуду. Все женщины двора что-то готовили на своих кухнях и громко перекрикивались через окна. Прямо у входа в наш подъезд резали барана и там же сдирали с него шкуру. И мы, дети, конечно же, сбегались посмотреть на этот процесс во всех подробностях. Затем какое-то немыслимое количество людей рассаживалось внутри шатра, начиналось грандиозное застолье. Мы заглядывали за ковры, но со взрослыми за стол никогда не садились.

***

Мое безмятежное времяпрепровождение с играми и беготней во дворе закончилось в десять лет. Я поступила в Бакинское хореографическое училище, и с тех пор у меня было только два состояния: занятия в училище и крепкий сон после них.

Хотя в детстве я восхищалась своей мамой балериной, идти по ее стопам я не собиралась. Все изменилось, когда она однажды взяла меня на гастроли: Азербайджанский театр оперы и балета давал спектакли в Грозном и Ставрополе. Целых два месяца мы жили в спартанских условиях, но это меня почему-то не испугало и не оставило тягостного впечатления. Наоборот, я поняла, что тоже хочу быть балериной.

До этого я слышала, как взрослые говорят: «Вот отдашь ребенка на балет – и считай, детство у него кончилось», – но не думала, что это сбудется в буквальном смысле. Зимой мама поднимала меня в страшную рань, потому что занятия в хореографическом училище начинались в 8.00, укутывала в сто одежек и вела на остановку. В семь утра мы уже ждали автобус, покачиваясь под порывами ветра: он был мало того что очень сильным, с порывами, так еще и пронзительно холодным. Он нес тучи пыли и продувал все мои одежки. После занятий мы ехали домой уже в более свободном автобусе. Можно было сесть, и я засыпала, положив голову на мамины колени.

Моим преподавателем была Элла Петровна Алмазова. Когда мама вела меня на первый урок к ней, она говорила, что Алмазова – лучший педагог во всем училище и что у нее я обязательно научусь танцевать. Так оно и получилось: она дала мне такой высокий уровень, что после учебы меня сразу взяли в Московское хореографическое училище. Элла Петровна нещадно ругала своих учениц, но действительно делала из нас хороших балерин. Взять хотя бы то, что (профессионалы меня поймут) она учила нас танцевать вариации с двух ног: и с правой, и с левой. Это нужно для пальцевой техники и чтобы ноги стали выносливыми, крепкими.

***

Одна из моих нынешних учениц уже в три года мечтала стать балериной. Удивительно! Я не знала, кем хочу стать, до десяти лет и, когда пришла в балет, не ставила себе амбициозных целей – сделаться примой или прославиться на весь мир. Я просто была очень ответственным ребенком и выполняла то, о чем меня просили взрослые, а они просили стараться. И еще мне нравилось танцевать.

В 1988 году наш пятый класс выступал на Закавказском конкурсе артистов балета в Баку. Вообще-то мы были еще малы для него. Но организаторы пошли на то, чтобы снизить возраст участников, ради нашего класса: он был одним из самых сильных в Бакинском хореографическом училище.

Я танцевала тогда две классические вариации – из «Баядерки» и принцессу Флорину из «Спящей красавицы», еще у меня был современный танцевальный номер «Озорница». В результате я получила золотую медаль и приз зрительских симпатий.

Больше всех этой победой я порадовала маму. Она вообще всегда меня поддерживала, потому что лучше всех понимала, какой ценой достается успех в балете. Остальные восприняли мои награды без особого восторга. Папа, например, понял, что я занимаюсь серьезным делом, только когда я получила звание заслуженной артистки России. А бабушка вообще была категорически против балета, который сначала «отнял» у нее дочь, а потом и внучку. Она так и не увидела меня на большой сцене. Но дедуля побывал в Большом театре на «Лебедином озере», видел мою Принцессу Лебедь и был очень доволен.

***

После победы на Закавказском конкурсе я собралась поступать в Московское хореографическое училище. Мне было только 14 лет, я должна была жить на другом конце земли в интернате, без близких и родных и раз в неделю общаться с семьей по телефону. Ведь тогда не было сотовой связи, и в интернате существовало правило: по выходным родители звонят в общежитие, а девочки сидят в своих комнатах и ждут, когда их позовут к трубке. Но главной проблемой для меня была не тоска по дому и не русские морозы, как можно было бы подумать, а лишний вес, который я моментально набрала, переехав в Москву.

Удивительно: в Баку никто не ограничивал меня в еде. Как и все бабушки, моя кормила меня от души, а мама любила и умела печь торты. Однажды я даже уговорила ее сделать настоящую пахлаву, правда, второй раз ее на такое подвигнуть не удалось. Вся эта несовместимая с балетом диета почему-то не отражалась на моей фигуре. Но стоило мне приехать в Москву и распробовать местные «деликатесы», как я стала неудержимо толстеть. Глазированные сырки, шоколадное масло, творожная масса и мороженое «Лакомка» сотворили со мной то, чего не удалось пахлаве. Худеть было мучительно трудно, но я справилась.

***

Мне повезло, я попала в класс к директору училища, знаменитой Софье Николаевне Головкиной, которая заботилась об ученицах, как мама. Именно она заставила меня похудеть. А когда я после окончания училища поступила на исполнительский факультет хореографической академии, Софья Николаевна нелегально пристроила меня к себе в интернат, поскольку жить мне было совершенно негде. Я съехала оттуда только через год, когда мне наконец-то предоставили общежитие.

Именно благодаря Головкиной я поехала на гастроли в США почти сразу после поступления в Московское хореографическое училище. Представляете, из Баку я попала в Москву, а уже через полгода проехала по девяти американским городам. Конечно, для нас, детей, это был одновременно шок и огромная свобода, несмотря на то что нас повсюду сопровождал офицер КГБ.

За три года, что я училась у Головкиной, я побывала с гастролями в Японии, Франции и дважды в США. Софья Николаевна терпела меня с моим лишним весом, была недовольна мной весь третий курс, но все-таки порекомендовала меня в труппу Большого театра.

***

«ВОСТОЧНЫЕ МЕЛОДИИ Я СЛЫШАЛА С РОЖДЕНИЯ, ОНИ СТАЛИ МОИМ КУЛЬТУРНЫМ КОДОМ» 

Первой моей главной партией на сцене Большого была Ширин в «Легенде о любви». У меня с этим балетом к тому времени уже сложились определенные отношения, он для меня как близкий родственник. Мама рассказывала: когда Юрий Григорович приезжал ставить «Легенду» в Бакинском театре оперы и балета, весь женский состав труппы немедленно влюбился в него. Так что постановка получилась очень романтичной. С тех пор как я впервые увидела «Легенду о любви», я мечтала о партии Мехмене Бану. Ширин я просто не замечала, она казалась мне слишком сладкой – кстати, это имя так и переводится. Поэтому, получив партию Ширин, немного расстроилась. Но в процессе так полюбила и этот образ, и саму партию, что потом было странно – неужели я хотела танцевать другое?

Пока мы готовились к спектаклю, я постоянно вспоминала Баку и была уверена, что чувствую музыку Арифа Меликова лучше остальных. Ведь восточные мелодии я слышала с рождения, они стали моим культурным кодом.

Баку так и остался для меня городом детства.

Иллюстрация: Мария Михальская
Рекомендуем также прочитать
Подпишитесь на нашу рассылку

Первыми получайте свежие статьи от Журнала «Баку»